Мозг Донована
Шрифт:
Так и знал, что Говард не оставит меня в покое!
Звонил Шратт. Сказал, что Дженис вернулась на узловую станцию Вашингтон. Когда я поинтересовался причинами ее приезда, он решил проявить остроумие. Дескать, они с Дженис всегда были большими друзьями и воспользовались моим отсутствием, чтобы побыть друг с другом наедине.
С мозгом, как он уверяет, все в порядке. Объем серого вещества и потенциал электромагнитного поля продолжают увеличиваться.
Когда Шратт замолчал, ожидая дальнейших распоряжений, мой инстинкт самосохранения заставил меня смалодушничать.
— Понимаю, понимаю, — бодрым тоном сказал Шратт.
Повесив трубку, я рассердился на себя. Почему мне не удалось победить свои подсознательные страхи? Что Шратт подумает обо мне?
Я вдруг почувствовал смертельную усталость. Отложив звонок Фаллеру, которому нужно было рассказать о походе в окружную тюрьму, я прилег отдохнуть.
Я принял снотворное. Мне не хотелось принимать телепатические послания Донована.
12 декабря
В десять часов утра зазвонил телефон. Все еще находясь под действием транквилизаторов, я с трудом поднялся на ноги и взял трубку.
Звонил некто Пальс, находившийся в фойе отеля и желавший поговорить со мной. Он сказал, что пришел по поручению Фаллера.
Попросив его подождать, я вызвал парикмахера. Тот тщательно выскоблил мою заросшую щетиной физиономию. Затем помог мне одеться. Посмотревшись в зеркало, я остался доволен своим видом и уже хотел позвонить портье, как вдруг почувствовал что-то неладное.
Мое отражение затуманилось, словно покрылось матовой пленкой; этот зрительный обман длился всего несколько секунд, но я сразу понял, что послужило его причиной.
Не отводя взгляда от зеркала, я глубоко вдохнул, пошевелил плечами. Мое тело вдруг показалось чужим — не таким, как прежде. Я вытащил из галстука булавку и уколол палец. Выступила кровь, но боли я не ощутил.
Моя походка тоже изменилась. Слегка прихрамывая на правую ногу, я подошел к столу, достал кубинские сигары и закурил.
Как и прежде, я осознавал все, что делаю, но впервые чувствовал себя узником собственного тела, бесправным заложником чужой воли.
Мне вспомнились стадии эксперимента с мозгом Донована. Вначале я заставлял себя сосредоточиваться, с трудом принимал и расшифровывал его сигналы. Затем научился мгновенно понимать и выполнять то, что от меня требовалось. И наконец позволил мозгу непосредственно управлять моим телом.
Теперь я был лишен возможности сопротивляться — полностью утратил контроль над своими действиями!
Мозг мог вывести меня на улицу и поставить перед несущейся навстречу машиной, мог заставить выброситься из окна или пустить себе пулю в лоб. Я же мог лишь кричать от отчаяния — но моего крика никто бы не услышал.
Меня охватил ужас. Я почувствовал себя человеком, накрепко привязанным к какому-то бездушному двурукому и двуногому механизму.
Это жуткое чувство прошло, оставив после себя ноющую боль в области почек. Словно я еще не успел
Неужели у Донована сохранились все ощущения, которые прежде испытывало его тело? Неужели я буду вынужден следовать всем его привычкам — курить, употреблять вегетарианскую пищу? Этак ведь недолго и к спиртному пристраститься!
Внезапно я вспомнил о Пальсе, дожидавшемся меня в холле. Сняв телефонную трубку, я позвонил портье и попросил проводить его ко мне.
Через несколько минут в мой номер ввалился слоноподобный мужчина лет сорока пяти. Его густые волосы были зачесаны на манер музыкантов в викторианской комедии, мясистые щеки и двойной подбородок придавали лицу какое-то неестественно добродушное выражение.
Представившись, он сел в кресло. Оно полностью исчезло под его тушей.
Он сразу приступил к сути.
— Дело Хиндса будет слушаться на следующей неделе. У меня есть кое-какие соображения, которыми я хочу с вами поделиться.
Как у большинства страдающих ожирением людей, у него был тонкий, скрипучий голос. Контраст зрительных и слуховых восприятий мешал мне сосредоточиться, я никак не мог собраться с мыслями.
— Как известно, на решениях суда сказывается не столько фактическая сторона расследования, сколько внешность подсудимого, — продолжал Пальс. — Хиндс обладает привлекательной внешностью, но его манеры произведут очень неблагоприятное впечатление на судей. Хорошо еще, что среди них нет ни одной женщины, — они в первую очередь поддаются симпатиям.
Обрисовав ситуацию, сложившуюся в окружном суде, Пальс в двух словах изложил свой план спасения Хиндса. При этом он ни разу не упомянул о Фаллере.
Оказалось, что на здании суда уже вывешен список потенциальных судей, включающий в себя триста имен. Примерно двести из них, как объяснил Пальс, не желают принимать участие в слушаниях, а потому их можно сразу сбросить со счета.
С остальными нужно было найти общий язык.
Пальс открыл портфель и достал папку с какими-то бумагами.
— Видите ли, — понизив тон, произнес он, — прежде я работал в Южной Трамвайной Компании. Фирме предъявлялось множество судебных исков, и в конце концов мы решили собрать максимум полезной информации о каждом судье нашего штата. Вы понимаете, к чему я клоню?
Он улыбнулся, обнажив белые, ровные зубы. Такие безукоризненные, какие раньше я видел только у женщин.
— Вы до сих пор работаете в Южной Трамвайной Компании? — спросил я.
— О нет, там слишком мало платят. Но досье у меня остались — вот они.
Он открыл папку. На первых двух листах были в столбик написаны имена шестидесяти семи судей.
Двадцать восемь из них были разорившиеся бизнесмены, отставные полицейские и военные, готовые за три доллара в день исполнять свой гражданский долг.
— Наш прокурор уважает людей этого сорта. Они хорошо знакомы с судопроизводством, не поддаются на уловки защиты. Но все они — тут, у меня в руках! Уж я-то знаю, как к ним подобраться!
Пальс засмеялся и снова перешел на шепот.