Можно я побуду счастливой?
Шрифт:
Прекрасный был сюрприз, неожиданный, вкусный, красивый.
Ели мы этот торт дней пять – такой он был огромный. Ну и подружек школьных позвала – вместе порадоваться.
Конец шестидесятых – начало семидесятых
В конце 60-х мои родители уехали за границу. С собой взяли только младшую сестру. Я осталась в Москве – в маленькой азиатской стране не было русской школы. Эти три года были наполнены тоской по сестре и родителям и еще – очень счастливой жизнью с бабушкой.
По субботам мы «гуляли» –
Часто на выходные я уезжала с ночевкой к друзьям родителей на Хорошевку. Жили они в двухэтажном особняке, построенном пленными немцами сразу после победы. Ох, и сейчас я не отказалась бы проживать в этом самом домишке – чудный, двухэтажный, он был рассчитан на четыре семьи: две квартиры на первом этаже и две на втором. Деревянная, крепкая, темного цвета лестница. Камин почему-то в прихожей. Из кухни – холодная кладовка метров на пять. Собственный палисадник с сиренью и жасмином. Неплохо, правда? И зачем эти чудесные дома снесли? Простояли бы они наверняка не один десяток лет. А вместо них настроили типовые панельки – скучные, как понедельники.
С подругой Машкой мы возились в палисаднике – варили куклам обеды, укладывали их спать и купали в старом тазу. У Машки была «немка» Стелла, с ресницами, волосами и в кружевных трусах. У меня – моя верная, жизнью потрепанная, очень советская Зоя. Был в их семье и незнакомый предмет под названием тостер. Про такие штуки никто тогда и не слышал. В тостере Машкин отец поджаривал бородинский хлеб, и по всей квартире разносился восхитительный запах. Мы усаживались у телевизора и поедали подсоленные черные гренки. А по ночам трепались с Машкой о жизни. Я что-то бесконечно выдумывала, а доверчивая подруга верила в мои бредни.
Перед сном мне хотелось плакать: Машка с папой и мамой. А я? Наутро спешила домой, к бабушке.
Родители вернулись через три года. Мы встречали их в Шереметьево, и я вглядывалась в толпу, стараясь скорее увидеть сестру и маму. И вот вышла мама и всех ослепила! У меня замерло сердце – какая же она красавица! И как я соскучилась! Помню огромные бирюзовые серьги, плавно покачивающиеся в ее ушах, и коричневый замшевый плащ. Пахло от нее восхитительно – это был не только запах французских духов и нездешней, заграничной жизни – это был запах мамы.
Первая ночь после приезда, включен только ночник. Я сплю на диване с сестрой, крепко ее обнимаю. В голове проносится мысль – как же я счастлива! За столом мама и бабушка, которые никак не могут наговориться – почти три года разлуки. А возле дивана – коробки, пакеты с подарками. И самое главное – целая сумка жвачки! Мама и сестра наконец-то рядом. На стуле висит красная кожаная юбка – подарок. На тумбочке – тоненькое колечко с бирюзинками. Мое! Первое золотое колечко. Мама купила его в аэропорту за четыре доллара. Господибожемой, счастье! Какое же счастье!
Есть и еще одна новость. И, увы, не самая приятная. Родители заработали на кооперативную квартиру, а это означает, что
И как я это переживу? Пока – ждем. Ждем, когда построят наш новый дом. Новый дом, «у черта на куличках» – по бабушкиным словам, в новом районе на юго-западе Москвы. Раз в месяц ездим туда – смотреть, как идет стройка. Идет. А куда она денется? Считаю этажи – чем выше, тем меньше мне остается привычной жизни на старом месте. Грустно и хочется плакать. Бабушка тоже восторгов не разделяет – снова выселки, снова даль. Правда, метро, но до него еще надо дойти! Прорваться, пробуриться, дошкандыбать. Все перерыто, перепахано и разрыто, сплошные траншеи – строительство, новый район.
И было все это, кстати, еще лет тридцать назад.
Многие годы мама моя «прорывалась» к метро, как сквозь чащу, – в резиновых сапогах. В пакете были модельные, в метро она торопливо переобувалась.
Новая квартира, Юго-Запад
Наконец, въехали в новый дом. Там уже вовсю шел ремонт – переклеивали обои, циклевали паркетные полы и перекладывали кафельную плитку.
Мама бегала по магазинам – шторы, светильники, мебель и прочие радостные и «украшательные» штучки. Она вила свое первое гнездо.
Рады были все: наконец-то закончилась коммунальная эпопея – у нас будут свой туалет, своя ванная и своя кухня, и никто не залезет грязными лапами в кастрюлю с борщом.
Тосковала одна я – как я буду без своих девчонок? Без любимых учителей? Без катка во дворе? Без кинотеатрика «Дружба», что в десяти минутах ходьбы, в который мы правдами и неправдами пробирались на фильмы «детям до шестнадцати запрещено»? Без парка, где мы зимой катались на лыжах? Без Поселка художников, где прошло мое детство и который я знаю как свои пять пальцев. Без всего того, к чему привыкла и без чего, как мне кажется, я просто не смогу дальше жить.
Еще года полтора после переезда каждое воскресенье я ездила в старую школу и любимый двор. А потом привыкла – и ничего. Дети быстро приспосабливаются. Квартира, конечно, казалась нам раем: три комнаты – родительская, бабушкина и наша с сестрой.
На обоях в нашей комнате живут лукавые гномы. Мой письменный стол стоит у окна. Я смотрю в окно и вижу лес и овраг, занесенный снегом. За оврагом и лесом мелькает, вспыхивает огнями широкий Ленинский проспект – нечастые машины сливаются красными огоньками сигнальных фонарей.
Бабушка ворчала, что мы забрались на кудыкину гору и доехать до нас невозможно – больше никто к нам в гости не приедет! Глупости – гости прекрасно добираются до нашей «кудыкиной». Но у нас пока почти нет магазинов – только на первом этаже соседнего дома в двухкомнатной квартире лавка, как ее называет бабушка. В лавке продают хлеб, прогорклое темно-желтое масло сомнительного вида и качества и такую же колбасу грязно-серого цвета. Колбасу и масло заворачивают в толстенную коричневую бумагу – почти картон.