Мрак под солнцем
Шрифт:
— Да, Гильермо Урбьета, — ответил Рамон.
— Верно. Но его неожиданно тяжело ранили в Мадриде. Мы уже выяснили, кто и зачем это мог сделать, теперь остается уточнить последние детали. Но в Сальвадор он, к сожалению, уже поехать не сможет. У него ранение достаточно серьезное, насколько я знаю. Поэтому мы решили несколько изменить наш план.
Рамон кивнул, соглашаясь. Лицо у него было непроницаемым. Чернов внутренне усмехнулся. Иногда непроницаемое лицо тоже достаточно красноречиво.
— Вместо Инес Контрерас и Гильермо Урбьеты в Сальвадор поедет другая пара, но под их именами. Мы продумали все до мелочей. Инес, которую
— Почему? — не понял Рамон — Если сама Инес принимала участие в подобной операции, — объяснил Чернов, — почему она сама лично не приехала в Сальвадор? Ведь было бы логичнее отправить туда настоящую Инес с другим «мужем». Но в том-то все и дело, что нам нужно не только выполнить операцию, но и обеспечить алиби Инес Контрерас. Ведь с точки зрения любого здравого смысла — такого просто не может быть. Живая и здоровая Инес Контрерас соглашается, чтобы… ее роль играл кто-то другой. Если она в сговоре, почему она сама не едет в Сальвадор, обеспечивая наилучшее алиби своему спутнику? А если она не приезжает в Сальвадор, значит, неизвестные мошенники воспользовались ее паспортом и кредитной карточкой в своих корыстных целях. А Инес, находясь на Кубе, не могла заявить о пропаже кредитной карточки «Америкэн экспресс», которая, как известно, не имеет хождения на Кубе.
— У вас довольно необычно продумана ваша операция, — вынужден был признать Рамон, — вы действительно обеспечиваете в таком случае полное алиби сеньоры Инес Контрерас.
— Что нам и нужно, — кивнул Чернов, — теперь дальше. Мы сумели выйти на известного по всей Латинской Америке контрабандиста Луиса Эрреру и предложили ему достаточно хорошее вознаграждение за доставку груза в Сальвадор. Он должен быть там пятого. Поэтому в ночь с третьего на четвертое катер Эрреры пройдет в ваших пограничных водах. Маршрут его судна будет согласован с вами.
— Понятно, — сдержанно сказал Рамон, — все.
— Нет, не все, — вдруг ответил Чернов, — я понимаю вашу выдержку, коллега, но почему вы меня не спрашиваете о Мануэле Вальесе, том самом связном, который и передал наше предложение Инес, супруге своего убитого племянника?
И вот тут Рамон впервые выдал себя. Холодная безучастность тоже может быть ошибкой, а показное безразличие — плохой маской.
— Какой Мануэль? — спросил Рамон, чисто интуитивно продолжая играть роль спокойного собеседника. И тут случился прокол. Он явно перегнул со своим спокойствием. Мануэля Вальеса он обязан был сразу вспомнить. Все это он осознал в тот момент, когда увидел неожиданную неприятную улыбку Чернова.
— А я думал, вы о нем слышали, — сказал Чернов, не скрывая своего торжества, — он ведь, кажется, даже возглавлял этот отдел до вас. Неужели вы никогда не слышали такой фамилии? Вы в те годы работали в его отделе. Я думал, на Кубе все хорошо знают Мануэля Вальеса.
Негодуя на себя за собственный прокол, Рамон вынужден был признать:
— Вы правы, я знаю такого человека. Просто
— Вы опять спутали, Рамон, — немного наслаждаясь состоянием своего собеседника, произнес Чернов, — он находится совсем рядом, в Коста-Рике. Мы в настоящий момент используем его как своего связного.
Рамону показалось, что он ослышался. Самый большой секрет российской разведки, который им удалось установить за последние несколько месяцев, тысячи проверок, чтобы выйти на Мануэля Вальеса, многочисленные агентурные сообщения, и вдруг этот генерал с такой гадливой улыбочкой сообщает о том, что Мануэль их связной. От этого можно было сойти с ума.
— Вы решили использовать его в обход нашей разведки, — решил наконец расставить все точки Рамон и перешел в наступление.
— Для надлежащей чистоты нашего эксперимента это было необходимо, — ответил Чернов.
— При чем тут эксперимент, — не понял Рамон, — вы вызвали его с Кубы, не сообщив нашей разведке. Он уехал под видом лечения в вашей стране. И вот теперь мы узнаем, что вы использовали его в качестве связного в Мексике и Коста-Рике.
Они все-таки следили за Мануэлем, понял Чернов. Иначе откуда Рамон знает такие подробности о направлении на лечение и перелете через океан.
— Мы сделали это намеренно, — очень спокойно ответил он.
— Намеренно? — уже не сдерживаясь, почти крикнул Рамон.
— Нам важно было, чтобы никто на Кубе не знал о задании Мануэля. Чтобы, кроме самого Мануэля и тех людей, которым он передаст сообщение, в мире больше не существовало бы человека, знавшего об этом. Кроме, разумеется, одного из наших отделов. Остальное вы уже знаете. Мануэля мы вызвали, он отправился к Инес. Едва Бернардо приехал, как его чуть не застрелили. Мы ни в коем случае не обвиняем Мануэля или Инес. Нам удалось точно установить, что утечка информации шла из нашего отдела, и устранить источник подобного напряжения. Согласитесь, что ради этого стоило идти на некоторое ограничение наших отношений.
— Вы хотели проверить своих людей, — понял Рамон, — руками наших сотрудников вы хотели проверить своих людей. Ну и как, все в порядке?
— Не совсем, но это уже наши внутренние проблемы. В любом случае нам удалось точно перекрыть источник поступления информации, а уже это одно вызывает уважение к работе ваших людей.
— Значит, Мануэль может вернуться на Кубу, — уточнил Рамон.
— Мы уже отозвали его, — сказал генерал, — и думаю, через два дня он будет на Кубе.
Рамон замолчал. Теперь следовало осмыслить сказанное Черновым. Он вдруг подумал о стереотипах мышления. Если раньше все американцы были абсолютно плохими, то соответственно все граждане Советского Союза — хорошими. После августа девяносто первого союзники стали несколько подозрительными иностранцами. Правда, в этом во многом были виноваты они сами. Может, Чернов просто говорит правду, раздумывал Рамон, и мы в своем стремлении к ненужной подозрительности можем просто обидеть своих недавних союзников. Нет, твердо решил он. Ненужной подозрительности не бывает. Их задача как раз и состоит в том, чтобы подозревать всех и каждого. Подозревать и проверять, иначе они давно потеряли бы и свою страну, и свою независимость. Затянувшееся молчание становилось неприличным, но генерал сочувственно молчал, давая возможность Рамону осмыслить сказанное.