Мрак, сомкнись
Шрифт:
Эти глаза так заворожили Жарля, что он с трудом оторвался от них и посмотрел на невысокого человека в черном. Странно, как это он не заметил его сразу. Ведь это был Дет.
— Вот мы и доставили его для тебя, брат Домас, — сказал Дет. — И Его Высокопреосвященство Гонифаций просил предупредить тебя: этот человек не должен сойти с ума. Он нам слишком дорого достался. Учти это пожелание, иначе тебя ждут неприятности.
Не отводя глаз от Жарля, Домас быстро ответил:
— Не нужно меня пугать, маленький человек. Ты прекрасно знаешь, что мои методы чисто эмпирические и результаты непредсказуемы.
— Я тебя предупредил, — повторил Дет.
Брат Домас приблизился к Жарлю, двигаясь удивительно легко для своей комплекции.
— Я изучил твое лицо и личное дело, прослушал твою речь на Большой Площади, — он кивком показал на солидограф, но глаза его не отрывались от Жарля. — Ты идеалист, очень интересный идеалист.
Его манера разговора напоминала тон хирурга, обсуждающего необычный случай.
— Я оставлю вас, — сказал Дет, — и проинформирую архиепископа, что ты намереваешься просто проводить эксперименты.
Брат Домас посмотрел на него:
— А твой мозг тоже интересует меня. Я бы с удовольствием запустил в него свои пальцы.
Лицо Дета застыло.
— Маски, маски? — проговорил Домас. — Разве ты не знаешь, что я лучше всех людей умею скрывать свои мысли?
Дет быстро вышел из комнаты в сопровождении деканов.
И снова глаза Домаса устремились на Жарля. Теперь они пристально изучали его, стараясь проникнуть прямо в мозг.
— Большая искренность, — продолжал Домас, кивая, будто он увидел ее в зрачках Жарля. — О, да, негативизм.
С огромным усилием Жарль отвел глаза от него.
— Нет, нет, я не занимаюсь гипнозом, — сказал Домас. — Гипнотизм только мешает работе. Как плохое анестезирующее, он приглушает реакции.
Его осмотр немного погодя закончился.
— А теперь ты, может, сядешь сам? — и указал на кресла.
Жарль заметил, что к нему сразу же приблизились жрецы. Эмблемы, представляющие собой переплетение нервной и циркулярной систем, свидетельствовали, что это жрецы Третьего Круга.
Двое из них, схватив Жарля за локти, повели к креслу. Он начал сопротивляться только для того, чтобы доказать самому себе — он, мол, еще человек. Он умудрился ударить одного из жрецов, но тут пришли на помощь другие, усадили его в кресло, затянув ремни.
И. все это время брат Домас комментировал:
— Давай, сопротивляйся, потом мне будет легче.
Жрецы отступили назад. Кресло было на удивление удобным. Но Жарль не имел возможности повернуть головы.
К нему подключили электрические и записывающие приборы. Шприц вонзился в его руку. Снова брат Домас прочел его подозрения.
— Нет, это не препарат для извлечения правды. Получить от тебя информацию, которой ты обладаешь, — это наша побочная цель. Мы хотим узнать гораздо больше, чем просто информация.
Брат Домас сел прямо перед креслом. Контрольная панель солидографа находилась у него под руками.
— Что такое личность? — спросил он совсем другим тоном. — Просто точка зрения. И ничего больше. Точки зрения меняются. А меняется ли при этом личность? Требуется ответ, разумеется. Личность изменяется, но очень медленно, постепенно, поэтому изменения незаметны. Твои точки
Он говорил, словно читал лекцию ученикам.
— Для мыслящего человека нет более поражающего ощущения, чем воспоминания о точках зрения, о взглядах, которые он исповедовал и от которых отказался. Человек помнит их в подробностях, но эти воззрения больше не привлекают его, у него сложилась новая система взглядов. Вообрази, память и интуиция доказывают ему, что он остался тем же самым человеком.
Но память может вызывать любые образы. Она холодна и бесстрастна. У памяти мораль. Представь себе человека, которым ты восхищаешься, и человека, которого ты ненавидишь. Вообрази, что это две жизни одного и того же человека. Предположим: память связывает эти две стадии.
Да, личность меняется. Вся проблема в том, чтобы ускорить это изменение.
Ты начинаешь понимать, какие намерения у нас относительно тебя?
Нет, твое нынешнее сознание не будет стерто и заменено другим. Это равносильно тому, чтобы убить тебя. Ты забыл, что я говорил о памяти. Личность меняется, но память — индивидуальное сознание — остается целой и невредимой.
Жарль почувствовал почти облегчение. Наконец он понял, куда будет произведена атака, и сможет мобилизовать свои силы. Свою ненависть к Иерархии. Вновь обретенную преданность Новому Ведьмовству. Свою любовь к Наурии. Свое презрение к таким, как Дет, и, что самое важное, свою твердую уверенность: каждый прихожанин имеет право на свободу. Да, такие твердые взгляды трудно изменить. Уверенность в том, что человек должен быть свободным, не изменится. Брат Домас блефует.
— Верно, — сказал брат Домас, — это кажется невозможным. Но посмотри на мое лица Разве у меня лицо человека, многократно меняющего свою индивидуальность? Как бы мог я приобрести такой опыт, такие знания, если бы не экспериментировал на себе? Ты знаешь, что не я открыл телепатию. Мое знание о человеке, его мозге базируется на дедукции, на эмпирике, на опыте. Я не гнушался экспериментировать на себе. Единственное, о чем я жалею, — не могу коренным образом изменить свою личность. Ведь я же психолог.
Он признался, что не изменил коренным образом свою личность. Не сможет он сделать этого и с Жарлем.
— Правильно, — сказал Домас. — Будь самоуверен. Это сделает тебя более уязвимым, когда ты начнешь удивляться. А теперь — дело.
Постепенно подключили все приборы. На Жарля обрушились видения, звуки, запахи, прикосновения… И эмоции. Более специфические и интенсивные, чем те, которые возбуждаются симпатическими и парасимпатическими системами. Он сопротивлялся всему. Но воздействие разбило все его защитные барьеры, и он зашелся в конвульсиях смеха. Старался сдержать слезы, но они лились. Пытался побороть ярость, которая вырывала из него ругательства и угрозы, преодолеть страх. Он боролся со всем этим, но тщетно. Создавалось впечатление, что его собственное тело уже не принадлежало ему, и он испытывал стыд, отчаяние, когда Домас — искусный музыкант — извлекал из него реакции на самые разнообразные возбуждения.