Мракобесия
Шрифт:
Конечно, сегодня я не мог уже выдумать ничего принципиально нового, но передо мной такой задачи и не стояло: основная схема была уже выстроена, и легко и естественно, словно сами собой укладываясь, вырастали на собранном материале, на твердом фундаменте фактов аккуратные, стройные ряды кирпичиков-предположений… Да, здание требовало еще косметической отделки, кое-где нужно было подштукатурить стены, побелить потолок, вставить двери в проемы и стекла в окна, но главное, стены были уже выстроены, они поднимались легко и гордо, ровно, без малейшего напряжения, так что я был уверен, – да, – я чувствовал, все сделано
И все это было радостное, ни с чем не сравнимое чувство. Знаю: это было чувство удовлетворения, уверенного осознания хорошо выполненной работы и сладкого, щемяще интимного понимания того, что работа эта твоя очень нужна, что где-то в больших светлых городах результатов ее ждут не дождутся серьезные, занятые важным делом люди, люди родственные тебе, ведь им тоже знакома эта радостная, щемяще интимная мука и страсть.
Так я проработал до самого вечера, а вечером, под тихое тиканье часов, приглушенные вопли популярной секс-бомбы, доносившиеся от соседей сверху и, словно бы угасающее, но все никак не способное погаснуть совсем тление забытой в пепельнице сигареты, состоялся у нас с Марийкой разговор, разговор вполне мною ожидаемый, но оттого не менее тягучий и неприятный.
Ведь так бывает: знаешь, что заболит, и вроде бы смирился уже с предстоящей болью, и как будто бы уже ждешь ее, и вот она приходит, и получается у нее это как-то совершенно неожиданно, и ты уже не думаешь о том, что знал, что был предупрежден о ее визите, а только лежишь с закрытыми глазами и тихо стонешь сквозь зубы.
– Влад, мы сможем еще вернуться сюда? – прямо спросила меня она.
Я глотнул воздуха, с мазохистским наслаждением втягивая в себя ненавидимый никотиновый смрад. Ответил.
– Вряд ли. Если даже это и произойдет, то не через один десяток лет. И это будет уже совсем не тот город, в котором ты родилась.
– Понятно, – спокойно констатировала она. – Значит, друзей, работу – все это придется бросить.
Я стиснул зубы.
– У нас тоже болеют, и нам тоже нужны врачи. Ты найдешь себе дело.
– Ты знаешь, что я не об этом.
Визгливые вопли сверху вдруг стали громче.
– Здесь я действительно нужна, здесь клиники переполнены и каждая медсестра на вес золота, что уж говорить про дипломированных специалистов… У вас, мне так думается, довольно и своих докторов. Я читала где-то, в вашем регионе это одна из самых популярных профессий.
Да, я знал об этом.
– Да и методики лечения у вас наверняка здорово от наших отличаются. А значит, это еще большой вопрос, будет ли котироваться мой диплом.
– Дорогая моя, я сделаю все, что смогу…
– Да, конечно. Не думай, я не боюсь, мой выбор уже сделан. Я всего лишь пытаюсь трезво оценить ситуацию.
– Марийка…
– Подожди, дай мне сказать. Я всю жизнь, с самого детства, мечтала об этой работе, с тех пор, как… как умерла мама. Черт, вот видишь, до сих пор трудно это выговорить: как мама покончила с собой. Я просто не вижу себя в какой-то иной роли. А заниматься детьми, хозяйством… я знаю, конечно, что ты мог бы меня содержать, но ты же понимаешь, это абсолютно неприемлемо для меня.
– Да.
– Так что мы имеем
– Ты будешь нужна мне, – сказал я, прекрасно понимая всю несостоятельность этих слов. Но я должен был их сказать.
– Тебе? Да, конечно. Собственно, только поэтому-то я ведь и еду. Но, Влад, ты же знаешь, я не жена, вернее, я не только жена. Кроме любви, кроме семьи есть еще Дело, которым я занимаюсь. Тебя еще не было у меня, а Дело уже было и было давно.
Ну что я мог на это сказать?
– Прости.
– Что? Да нет, это я должна просить прощения за то, что порчу тебе настроение. Просто я хотела проверить, правильно ли понимаю ситуацию. Оказывается, правильно. Извини.
Я обнял ее за плечи. Глаза у нее были сухие, это точно. Только кто знает, что творилось в ее душе…
Если бы мне пришлось отказаться от своей работы это было бы немножко похоже на смерть. Имел ли я право просить ее об этом?
Впрочем, ведь она сама делала выбор, я же ее не заставлял…
Ага. Только поставил в такое положение, из которого не было никакого другого реального выхода. Не могла же она меня бросить.
Хотя почему это не могла?
– Да еще по нашим буду скучать, – тихо произнесла она. – Ты появился позже, ты не знаешь, сколько всякого у нас было. Ведь они мне как семья… Даже Аркаша с Жанной. Черт! Никогда бы не подумала, что скажу что-нибудь в этом духе.
Я разжал объятья, сказал, выталкивая слова из глотки, как прокуренный воздух из легких:
– Может быть, тебе стоит остаться? В конце концов, ты еще ничего не обещала.
Она чуть-чуть улыбнулась.
– Да нет, я все решила. Пускай уж это будет мой личный подвиг. Уезжали же в Сибирь жены декабристов…
Внезапно стало очень больно – почти физически, душа пылала, как воспаленное горло или лицо в бреду.
– Ты обиделся? Черт, ну что же я за дура такая бесчувственная… Ну прости, прости, зайка, я не буду больше. Ну вот, я же люблю тебя и я с тобой, и всегда буду с тобой, что ты, любимый мой…
Было очень стыдно: она утешала меня, как нянька, ухаживала за мной, а я эти ухаживания, утешения, кашку жиденькую, пюрешко сладенькое – принимал. В то время как сам лишал ее всего, что ей дорого и любимо, и близко, и даже не знал, сумею ли предложить взамен что-либо достойное… Предложить хоть что-то…
Было стыдно.
Глава пятая
В серые безлунные ночи…
Клара
Сизой струйкой несбывшихся фантазий поднимался к потолку дым, серебристыми колечками моей меланхолии звенел CD-проигрыватель, а я сидела, скрестя ноги, на диване и тупо пялилась в ободранную в самом что ни на есть подлинном андеграундном стиле стену. В принципе, можно было бы также тупо пялиться в зеркало, но, во-первых, оно висело на другой стене и, дабы узреть свой усталый лик, пришлось бы потратить энное количество килокалорий энергии, чего оно явно не стоило, а, во-вторых, любоваться на себя в зеркале меня, откровенно говоря, не тянуло нисколько. Была еще, правда, альтернатива в виде запыленного телевизора, но прельщала она меня даже меньше первой, если, конечно, вообще такое возможно.