Мстислав Ростропович. Любовь с виолончелью в руках
Шрифт:
29 марта 1974 года Ростропович по настоянию Вишневской отправил через П. Демичева письмо Л. Брежневу с просьбой о командировке за рубеж на два года. Написали и самому Демичеву: «…Мы едем за границу, чтобы получить работу, достойную нас, по нашей квалификации. Как Вы знаете, много раз письменно и устно по разным вопросам мы обращались к министру культуры СССР Е. Фурцевой, но все оказалось безрезультатно… Достигнув творческой зрелости, мы обязаны свое умение отдать людям».
Леонард Бернстайн перед поездкой в СССР сенатора Эдварда Кеннеди обратился к нему с просьбой помочь артисту, и Кеннеди, принятый Брежневым, замолвил
Много лет спустя, когда все переживания остались в далеком прошлом, Ростропович признавался: «Если бы вы знали, как я плакал перед отъездом. Галя спала спокойно, а я каждую ночь вставал и шел на кухню. И плакал, как ребенок, потому что мне не хотелось уезжать!»
Заключительный сольный концерт Ростропович дал на земле своих предков — в литовском городе Шауляе. А 10 мая 1974 года он дирижировал Шестой Патетической симфонией Чайковского в Большом зале Московской консерватории, последний раз в Москве.
Вспоминает Галина Вишневская:
«Рассказал он мне за границей, как за два дня до отъезда он пришел к нашему соседу по даче Кириллину, зампредседателя Совета министров, чтобы тот поговорил с кем-нибудь в правительстве.
— Ты объясни им, что я не хочу уезжать. Ну, если они считают меня преступником — пусть сошлют меня на несколько лет, я отбуду наказание, но только потом-то дадут мне работать в моей стране, для моего народа… Перестанут запрещать, не разрешать…
Кириллин обещал поговорить. На другой день, придя к Славе на дачу, вызвал его в сад. Вид у него был очень расстроенный.
— Я говорил о тебе, но слишком далеко все зашло — ты должен уехать. Уезжай, а там видно будет…
После чего они вдвоем в дымину напились.
Провожать Славу приехали в аэропорт его друзья, ученики… Вокруг вертелись какие-то подозрительные типы в штатском. Проводы были как похороны — все молча стоят и ждут. Время тянулось бесконечно… Вдруг Слава схватил меня за руку, глаза полные слез, и потащил в таможенный зал.
— Не могу больше быть с ними, смотрят на меня как на покойника…
И, не прощаясь ни с кем, исчез за дверью. Меня и Ирину Шостакович пропустили вместе с ним.
— Галя, Кузя не хочет идти! — раздались крики нам вслед, Наш огромный, великолепный Кузя распластался на полу, и никакие уговоры не могли заставить его подняться. Это природное свойство ньюфаундлендов — если не захочет пойти, то ни за что не встанет. А веса в нашем Кузе девяносто килограммов — попробуй подними!
Мне пришлось почти лечь рядом с ним и долго ему объяснять, что он уезжает вместе со Славой, а не один, что его никому не отдают… Наконец, поверив мне, он встал и позволил провести себя в зал, где с восторгом бросился к Славе.
— Откройте чемодан. Это весь ваш багаж?
— Да, весь.
Слава открыл чемодан, и я остолбенела — сверху лежит его старая рваная дубленка, в которой истопник на даче в подвал спускался. Когда он успел положить ее туда?..
— Ты зачем взял эту рвань?! Дай ее сюда, я обратно унесу.
— А зима придет…
— Так купим! Ты что, рехнулся?
— Ах, кто знает, что там будет… Оставь ее.
Ростропович уезжал на Запад морально уничтоженный, с опасением, что там он тоже никому не нужен…» [43]
43
Вишневская
Он уезжал без контракта, без концертов, без денег в Лондон, к друзьям, согласившимся его приютить.
Галина Вишневская с дочерьми. 1970-е гг.
Изгнание и триумф
После отъезда первое время Ростропович почти не выступал, за исключением концерта в Чикаго на открытии мозаичного панно Марка Шагала, который специально пригласил соотечественника-музыканта, чтобы помочь ему. Ростропович часами бродил по улицам. Кузю поместили на полгода на карантин в собачий питомник. Вскоре он вместе с Кузей перебрался в Париж. Летом к нему присоединилась Галина с дочерями. Веронике оставили ключи от дачи и квартиры — с собой разрешили вывезти только одежду. Контракты заключались с артистами заблаговременно, поэтому Ростропович и Вишневская чувствовали себя в подвешенном состоянии — все концерты были заранее распланированы.
Они не были диссидентами и официально считались находящимися в двухлетней творческой командировке. Они даже числились на работе: Вишневская — в Большом театре, Ростропович — в Консерватории.
Нужно было зарабатывать на жизнь. Первый концерт спела Г. Вишневская — на него был контракт, заключенный ранее еще Госконцертом. В Монако в театре у княжеского дворца она исполнила под аккомпанемент Ростроповича программу из романсов и арий. На виолончели он не играл: они решили не смешивать свои сольные выступления, не мешать друг другу.
Ростропович продолжал тосковать: отъезд он воспринял болезненнее, чем Вишневская. С ней были любимый муж и дети, жизнь за рубежом была проще и легче.
Первое время супруги жили по гостиницам. Вишневская вспоминала: «Где следующий концерт, туда мы и едем. С детьми и чемоданами, потому что оставить их негде. Мотались страшно, и я поняла, что прежде всего нужно куда-то устроить детей. Устроили их в Лозанну, в пансион при католическом монастыре: там они больше года жили, изучали языки, занимались музыкой, а мы со Славой ездили по всему свету. И вдвоем и врозь. Как получалось. Когда Слава аккомпанировать мне не мог, это делала Н. Светланова — хорошая пианистка, до эмиграции работавшая с Зарой Долухановой. Иногда я выступала с оркестром».
Из Эдинбурга, где супругов хорошо знали по традиционным выступлениям на шотландских фестивалях, Вишневской пришло предложение — поставить специально для нее оперу «Макбет» Дж. Верди. Условия были жесткими: один состав, без дублеров, краткие сроки подготовки. Эта партия была для нее новой. После тщательной подготовки за месяц она спела 10 спектаклей.
В январе 1975 года Ростроповича и Вишневскую пригласили на гастроли в Израиль. Их тепло встретила Голда Меир, которая была первым послом Израиля в СССР. Они посетили христианские святыни, помолились. Ростропович обратился к религии еще в России. Вера помогала ему обрести душевное равновесие и терпение, в которых он так нуждался на чужбине.