Мудрость психики. Глубинная психология в век нейронаук

Парис Жинетт

Кто в ответе за эту неудачу? Конечно, я, но что, если и аналитик был не вполне компетентным? Или, может быть, виновата сама концепция переноса? Может быть, она ввела в заблуждение нас обоих? Его настойчивость в отношении переноса создала у меня иллюзию, что он обладает тайным знанием загадочных троп души. Как мне убедиться, что он в самом деле компетентный специалист, а не эгоцентричный человек, использующий перенос, чтобы разобраться, кто он в этом мире?

В вашей профессии немало тех, кто как будто претендует на обладание картой всей территории бессознательного, это соблазняет. Через три года психоанализа я дошел до точки, когда мне стало тошно от всей этой романтики переноса и контрпереноса, и я предоставил аналитику разбираться со всем этим самостоятельно. Я начал анализ с другим аналитиком, который на интуитивном уровне воспринимался как куда более компетентный. Он был не из тех, кто хочет заставить тебя думать, будто ему известна картография бессознательного. Он был как бы «в услужении» у души, напоминая преданного дворецкого, чье чувство собственного достоинства

не уступает достоинству хозяина. Невозможно представить себе, что дворецкий скажет: «Сэр, у нас с вами проблема переноса», потому что дворецкий знает, что он «в услужении» у чего-то большего, чем он сам. Это не только семья или дом, но также традиция и культура. Хозяин дома, дом и дворецкий являются общей частью сложной истории. Мой новый аналитик был истинным слугой души, и я тоже, и это новое приключение оказалось поинтересней предыдущего. Очень скоро я смог лучше устанавливать контакт с понравившимися мне женщинами. Страх любви растаял. Сердце мое вздохнуло свободнее. Как и йога, чьим преимуществом является то, что ею могут заниматься не только молодые, анализ помог мне расставить по местам некоторые стратегии достижения внутренней свободы, чтобы не повторить того, что происходило с нашей матерью по мере того, как она старела. Ты помнишь, как в конце жизни она, всегда такая общительная, удалилась в скучную рутину шикарного дома престарелых и не чувствовала, как изнеживающая искусственная среда усиливала ее природную склонность к поглощенностью самой собой. Именно этот растущий эгоцентризм, а не ее преклонный возраст, отрывал ее от мира. Она всегда отказывалась быть «психологичной», всегда боялась заглянуть внутрь, а теперь наличие эмоций стало беспокоить ее все больше. Она не давала себе труда как-то обозначить свои эмоции, дать им имя, потому что боялась посмотреть на них внимательнее. Даже позитивные эмоции, праздники, дни рождения или празднования в ее честь – все ее утомляло, так как таило в себе слишком большой риск вдруг что-то почувствовать.

Возможно, ее невероятная физическая красота в молодости как-то покалечила ее, позволив ей оставаться бессознательной. Из них двоих именно отец был тем, кто работал над повышением осознанности. Когда он умер, ей начало не хватать его поклонения, но ее сердцу недостало силы, чтобы повернуться к другим. Она сопротивлялась всем нашим попыткам как-то разнообразить ее жизнь. Для психологической йоги было слишком поздно. Когда я смотрю на себя в зеркало и вижу следы знакомой косности в выражении своего лица, я счастлив, что по-прежнему доверяю психоаналитическому процессу. Это моя психологическая йога. Нам всем нужно средство для поддержания душевной гибкости, чтобы сохранять способность интересоваться другими.

Я искренне верю, что все мы имеем глубокие раны, которые являются источниками мудрости, нам только надо перестать бить себя по голове и найти слова – самые разные слова, из самых разных дисциплин и культур. Это бесценный дар образования – слова. Подобно учителю, который приобщает к красоте языка, глубина психологического страдания вводит в красоту души. Хочешь верь, хочешь нет, но я убежден, что глубинная психология может быть такой же дорогой к мудрости, как и философия. Я не считаю, что психологи отвергают мудрость. Я уверен, что вы ей поклоняетесь, но я убежден, что «мудрость» – это не то слово, которое ты слышала во время учебы или которое ты используешь в терапевтическом кабинете. Не существует учебных программ по передаче следующим поколениям выстраданного коллективного опыта, описанного мудрыми людьми на протяжении веков. Программа обучения студентов-психологов не предполагает места для такого непрактичного понятия, как «мудрость». В результате такого обучения выходят терапевты, которые воспринимают каждую новую культурную тему как что-то неизвестное, как будто бы психическое страдание – это проблема, с которой общество сталкивается впервые. Я был бы тебе признателен, если бы ты смогла в двух словах описать мне, что, по-твоему, составляет психологическую мудрость.

Твой брат

Дорогой брат: что такое хорошая жизнь?

Дорогой брат!

Пожалуйста, объясняю коротко. Я считаю, что психологическая мудрость, как и философия, начинается с вопросов. Психологи ведут этот диалог вот уже сотни лет, и тебе будет интересно узнать, что вопросы, которыми они задаются, сродни философскому запросу о том, что составляет «хорошую жизнь». Мы задаем вопрос: что значит «повзрослеть», быть Матерью, Отцом, Ребенком, Взрослым, Сестрой, Мужчиной, Женщиной? Мы не приходим к одним и тем же ответам, и именно здесь разговор становится интересным. Позволь мне начать нашу беседу со значения слова «мать».

Твоя сестра

Глава 9

Архетип матери

Целое поколение терапевтов использовало модель развития ребенка как карту, по которой можно проследить эволюцию личности. Концепция «личностного роста» относится именно к этой модели. Идея того, что мы «растем», как растет ребенок (или как развивается экономика), пришла на смену представлению об углублении опыта и продолжающемся всю жизнь поиске мудрости. Подходы, основанные на мономифе о внутреннем ребенке, позволили ранам, потребностям, уязвимости внутреннего ребенка оформиться в тираническое божество, точную копию подавляющего бога в любом монотеизме. «Бог-отец», ревнивое и всемогущее патриархальное божество, был заменен на «Богаребенка», такого же властного и всемогущего. Целое поколение молодых людей не смогло повзрослеть и оказалось поймано в пространстве

между Детством и Зрелостью. Последствия их неудачи трагичны как для них самих, так и для всего общества. Такое количество инфантильных взрослых людей беспрецедентно и в то же время типично для развитых стран. Хорошие дети, умные, образованные, компетентные во многих областях, просто никак не могут выйти из подросткового возраста. Эта проблема исследовалась с точки зрения социологии, антропологии, психологии и экономики, и основной вывод заключается в том, что это побочный продукт небывалого богатства развитых государств. Более того, проблема взросления существует не только у современных подростков; она относится также и к взрослым людям и может считаться проблемой всей современной цивилизации.

Психология развития, помещая ребенка в центр наших представлений о душе, начинает с простой и совершенно верной по своей сути идеи, что наш привязчивый внутренний ребенок нуждается в нашем внимании; в противном случае он не повзрослеет. Согласна! Архетипический Ребенок не только олицетворяет врожденную хрупкость и уязвимость, сохраняющуюся в каждом из нас, но также несет в себе способность радоваться, играть, быть непосредственным. Однако это не означает, что нам следует сделать Ребенка центром психологического сознания. Самопровозглашенные жертвы всегда являются инфантильными взрослыми людьми, избегающими ответственности. Виктимность – это модель детской беспомощности и ярости; во взрослом состоянии это ненужные расходы, бессмысленная растрата сил.

Всеобщая неспособность повзрослеть указывает на поломку в нашей мифологии. Наш миф о маме, папе и детях, похоже, нуждается в деконструкции, иначе мы не сможем обновить его. Давайте еще раз рассмотрим миф о матери, поскольку именно его мы переживаем первым по мере того, как растем.

Великая мать: колыбель и клетка

Материнство дает возможность пережить опыт неограниченного могущества – могущества, которое женщины часто отрицают, потому что они хотят видеть только свою любовь к ребенку. Эту власть можно описывать позитивно («Я дала тебе жизнь») или негативно («Без меня ты умрешь»), но в любом случае она остается властью. В первые месяцы жизни ребенка его зависимость от матери дает ей абсолютную власть над жизнью и смертью – зелье, способное опьянить каждого. Можно было бы предположить, что женщины, которые посвящают себя исключительно детям, почувствуют облегчение, когда дети вырастут, но многие переживают прямо противоположное. Конец материнства также означает окончание их упоения этой властью, и они сопротивляются этому.

Когда дети взрослеют, они покидают королевство Великой Матери и реальная мама лишается той работы, с которой она так хорошо справлялась. Для супермамы конец всевластья Великой Матери приводит к такому острому кризису идентичности, что она может неверно истолковать свое сопротивление потере неограниченного влияния как подтверждение своей безусловной преданности. Для ребенка утомительное поведение матери может обернуться психологической трагедией, как это неизбежно происходит, когда архетипический эликсир выпит до дна, а кто-то продолжает пытаться насильно вливать его в ваше горло. Если безграничная привязанность к матери превращается в тяжкий груз на шее ребенка, останавливая этим его взросление, материнская любовь может стать проклятием. Колыбель становится клеткой. Мы приходим в мир с матерью, но умираем в одиночестве. Между этими двумя событиями детская иллюзия безопасности должна постепенно исчезать, пока ребенок не станет достаточно сильным, чтобы нести ответственность за свои решения.

Мать, отыграв свою роль, должна научиться черпать силы из другого источника. Это также способствует созданию более равноправного общества. Хотя на протяжении всей истории человечества преобладал патриархальный уклад, у каждого мужчины был ранний опыт, когда он находился под властью женщины – своей матери. Чем больше общество испорчено сексизмом, тем больше шансов, что материнство – это единственный выход для энергии женщины, из-за этого материнские чувства связаны огромным комплексом власти. В результате возникает порочный круг, усиливающий мужской шовинизм, что отчасти объясняет такое длительное господство патриархальной системы. Взрослые сыновья, получившие бразды правления, не могут устоять перед искушением наконец-то начать контролировать женщин, защитить себя от своего первоначального страха перед матерью, страха, который обобщается в боязнь силы эмоций женщины и ее власти.

Я люблю тебя или нуждаюсь в тебе?

Развитие самодостаточности представляет собой идеал и потому является недостижимым. Ни одна мать не сможет отказаться от чувства любви к своему взрослому ребенку; и ни один взрослый человек никогда не перестанет нуждаться в матери, что доказывается нашим горем при ее потере независимо от возраста, когда это случается. Накопленный материнский опыт и опыт отцов, преподавателей, священников, раввинов и психотерапевтов подтверждает, что абсолютно взрослых людей не бывает. Величайшие духовные лидеры признают, что и у них в душе по-прежнему живет испуганный, нуждающийся в заботе ребенок. Проходя через жизненные испытания, каждый тоскует по сочувствию того, кто взял бы за руку, помог, обнял и предложил материнское тепло и поддержку. Зрелую психику отличает не свобода от потребности в сочувствии и защите, а базовая нацеленность на принятие ответственности за себя. Не отлученный от материнской груди взрослый, наоборот, все больше старается посредством манипуляций заставить окружающих стать для него Великой Матерью. Его жизненная позиция заключается в следующем: «Пожалуйста, сделайте это за меня, мне так трудно!»