Мудрость психики. Глубинная психология в век нейронаук

Парис Жинетт

Пять фактов + угол зрения

1. После двенадцати лет брака чувств почти не осталось, одна лишь скучная рутина домашних дел и такая же скука и однообразие в сексе.

2. Моя жена всегда хотела иметь трех детей, поэтому у нас их трое. Я хотел ограничиться двумя. Трое маленьких детей – тяжелая ответственность, и это меня угнетает.

3. Наш новый дом плохо спроектирован, в нем два гаража – для машин места больше, чем для детей.

4. Мы оба трудоголики, с каждым годом работаем все больше и больше.

5. Когда я заговорил о разводе, я ожидал, что она попытается спасти наш брак, но она и словом не возразила. Я хочу исправить ситуацию. Наш брак, похоже, не удался. Я хочу вернуть ее.

Нарратив продолжал разворачиваться, несмотря на то, что развод как факт состоялся, как это и было озвучено на первой сессии.

Через год терапии история усложняется, приобретая новые слои и сюжетные повороты.

Факты + угол зрения + время

6. Самое трудное для меня сейчас – спать одному, обходиться без секса. Не представляю, сколько еще я буду тосковать по ее телу.

7. Дети живут со мной неделю через неделю. Я чувствую себя полностью измотанным и злюсь.

8. Она предпочла съехать. Сняла квартиру в городе на деньги, выделенные на жилье. Я остался в доме, но жалею об этом. В пригороде я как в ловушке.

9. Я чувствую себя брошенным.

10. Я по-прежнему надеюсь, что она передумает насчет развода и вернется домой.

Со временем и благодаря терапии дом, который казался слишком маленьким и плохо спроектированным, очень удаленным от города, потихоньку приобретает другой смысл. «Я использовал часть гаражного пространства и оборудовал там место для себя. Я очень его люблю. Там я уединяюсь. Дети уважают мои территориальные границы, а я уважаю их».

Вновь возникающие смыслы изменяют даже его воспоминания. В начале терапии самым трудным для него казалось спать одному и быть лишенным сексуальных удовольствий. После двух лет терапии он говорит: «С самого начала наиболее трудной задачей для меня было научиться быть хорошим отцом своим детям». Его сегодняшнее восприятие своих прошлых эмоций изменилось под воздействием эмоций, возникающих сейчас. Настоящее всегда окрашивает прошлое. То, что раньше было суровым испытанием, теперь доставляет радость. Два года назад отцовство переживалось как отрицательный опыт, а сегодня это приятная обязанность. Даже история развода уже не видится как история неудачи. «Развод сблизил меня с детьми, – говорит он. – В результате я стал более хорошим человеком». В последующие годы полностью исчезло желание, чтобы бывшая жена вернулась домой. Его представление о хорошем завершении этой истории больше не предполагало ее возвращения. Наоборот, он создал другую историю своего прошлого, которая в значительной мере определила его будущее.

Жизненные факты имеют траекторию, похожую на двоичную систему, где существует только две возможности: событие или случилось (величина, равная единице), или не случилось (нулевая величина). Нарратив же, напротив, имеет бесконечно много возможностей для интерпретации и может двигаться в любом направлении, напоминая больше гипертекст, чем прямую линию на бумаге. Задача воображения при этом – стать носителем такого текста, ежедневно обновляя и состыковывая его с проявлениями нашей идентичности. Человек может и должен прийти к новым, правильным по его ощущениям интерпретациям, к новым осмысленным ссылкам. Это постоянный процесс, поэтому развитие воображения играет решающую роль для качественной внутренней жизни.

Сартр был категорически убежден, что этот творческий процесс – основа человеческой свободы. Мы всегда имеем свободу интерпретировать свою ситуацию и выбираем, кем быть – трусом или героем. Другие предложили свои формулировки. Школьный друг Сартра Поль Рикёр¹¹ с феноменологической точностью исследовал размерность времени в структуре нарратива человека, используя академическую терминологию. Сначала у меня присутствует смутное чувство, кем я хочу быть, я нахожусь в ожидании своей идентичности (прообраз, по Рикёру), потому я играю роль в соответствии с Персоной, которую я создал (конфигурация). Всякий раз, когда я объясняю, кто я есть, я заново интерпретирую каждый из этих временны'х элементов (рефигурация). Марсель Пруст в своем романе «В поисках утраченного времени» выразил те же идеи, добавив к временному измерению измерение пространственное. Его персонажи (например, Сван) в деревеньке Комбре выглядят иначе, чем в парижском обществе. Пруст показывает, как наша Персона меняется в зависимости от нашего местонахождения. Перемена места – это не только передвижение в пространстве, но и изменение нашего бытия, поскольку мы становимся другим человеком – человеком, соответствующим месту, в котором мы находимся. Точно так же и время неизбежно модифицирует наше восприятие былых историй. Поэтому нельзя считать, что время просто проходит: оно трансформирует

то, через что проходит.

Когда факты становятся основной частью нарратива, такого, который будет разворачиваться до нашего последнего вздоха, они обретают смысл. Мерцание множественных смыслов составляет природу психологической жизнеспособности. Эта живая энергия утрачивается при попытке втиснуть ее в узкие рамки какого-либо жанра (история болезни, письменные показания в юриспруденции или всеохватный нарратив об искуплении грехов в загробной жизни). Такое насилие над нарративом лишает его свойственной ему утонченности.

Богатство воображения – лучшее лекарство от отчаяния. «Кем я буду, прежде чем умру? Мне нужно вообразить что-то, какой-нибудь интересный миф» – в этом, возможно, и состоит важнейшая задача для выживания души.

Глава 13

Радость: лекарство от тревоги

Одна из самых распространенных ошибок обучающихся психотерапии состоит в предположении, что, если вылечить невроз пациента и искоренить его психические проблемы, удалить их, как удаляют гнилой зуб, то жизнь его наполнится смыслом. Подобная наивность, которая, казалось бы, должна исчезать по мере накопления терапевтом опыта, к сожалению, обнаруживается и у многих опытных специалистов, что объясняется привычкой рассматривать все «типичные» неврозы, которыми все мы страдаем, как медицинское явление, а не как экзистенциальную проблему. Большая часть разновидностей невротического поведения скорее напоминает досадную приверженность безрадостной жизни, чем гнилой зуб. Невротическое существование похоже на вредную привычку впустую растрачивать все, что предлагает нам жизнь – вот это мгновение, это тело, эту любовь, эту судьбу. Типичная невротическая личность подобна человеку, обладающему колоссальным состоянием и каждый день переживающему, когда индекс Доу Джонса падает на несколько пунктов. За поверхностью, производящей впечатление наполненной жизни и хорошо приспособленной личности, может скрываться невротическое отчаяние, идущее от бедности воображения. Атрофия способности к воображению создает прекрасную почву для зарождения отчаяния. Внутренняя работа раскрывает когнитивные сценарии, уходящие корнями в прошлое, и таким образом позволяет изменить жизненную траекторию. Даже малейшая перемена в интерпретации происходящего производит психологический сдвиг, способный сделать жизнь более интересной. Чтобы интерпретировать свою историю, мне нужны слова (существительные, прилагательные, наречия, глаголы), нужны символы и метафоры, иными словами, необходим полный набор средств, которые обычно ассоциируются с литературой или мифологией.

Глубинная психология, особенно фрейдистская школа, в противовес «имагинальному» подходу выбрала подход концептуальный, изобретая одну теорию за другой¹. Возможно, именно решение предпочесть образам понятия объясняет неспособность психологии справиться с двумя наиболее распространенными болезнями современности – тревогой и депрессией. Обе они характеризуются бедностью воображения и вытекающей из этого неспособностью испытывать радость.

Тревога: боязнь неизвестно чего

Латинский термин angustia, образованный от angustius, означает стесненность, сжатие горла, сопутствующее переживанию опасности, перед которой человек ощущает себя бессильным, поскольку ее не удается определить. Ребенок, боящийся темноты, чувствует не страх, а тревогу. Заблудившийся в ночном лесу мучается тревогой от возможности наступить на ядовитую змею, появления льва, переживаний жажды или голода? В отличие от тревоги страх – это всегда боязнь чего-то конкретного: передо мной появляется медведь, и я знаю, чего боюсь, – медведя. Нападение или бегство, два основных инстинкта выживания, запускаются страхом, а не тревогой.

Известная под разными именами (тоска, беспричинная тревожность, невроз тревожности, паническая атака, фобия, тревожный тип личности, повышенная нервозность, социальная некомпетентность, страх близости), тревога была объектом внимания множества теорий, интерпретаций, а также причиной применения медицинских средств. Она превратилась в настоящий символ наших дней. Ее клинические симптомы очевидны, как и физиологические проявления при панической атаке. Проблема возникает, если попытаться понять, что вызывает у человека панику. Тревога не позволяет определить причину страха, а без знания, чего боится человек, действовать невозможно. Одно из первых определений тревоги было дано Пьером Жане в начале ХХ века: