Multi venerunt, или Многие пришли
Шрифт:
– Я ведь не призываю отказываться от борьбы. К примеру, с врагами нашей земли целесообразно бороться. Ведь отстояв нашу Окситанию, мы сможем продолжать наслаждаться твоими стихами и песнями, Патрис, любоваться картинами, которые ещё напишут Данье и этот юноша, – Персиваль кивнул на Грегуара.
– Ты прав, Персиваль, за свободную Окситанию нужно сражаться, – согласился Данье. – Ведь виноградари и рыбаки, астрономы и художники, ткачи и пахари, странствующие трубадуры и философы могут вольно жить лишь на свободной земле Окситании. Какое наслаждение дышать пропитанным ароматами благоуханных цветов и трав воздухом нашей родины, в котором витают благочестивые
– Ты так красиво говоришь, Данье, что я заслушался. Пожалуй, ты не случайно стал патриотом Окситании. Я тоже часто любуюсь красотами нашей земли, а ещё чаще я заглядываюсь на красавиц-окситанок, которых ещё не успели истребить инквизиторы, уничтожившие красивых девушек в остальной Европе, обвинив их в колдовстве. А ещё я хочу сказать, что не всё будет потеряно даже в том случае, если сбудутся твои плохие вещие сны, старик, – сказал Персиваль. – Всё равно Окситания будет свободной. Придёт эра возрождения живописи и поэзии, науки и медицины.
После его слов наступило молчание. Вскоре уставшие хозяева и гости отправились спать в сарай, где уснули на душистом сене.
Ранним утром все собрались перед домом и наблюдали, как возничий запрягает лошадей. Потом папский легат Пьер де Кастельно, Симон де Монфор и его оруженосец Венсан с распухшими глазами и хмурыми отёкшими лицами молча забрались в крытую повозку.
– Мне кажется, они недовольны, – отметил Данье.
– Неужели им было мало еды и вина? – удивилась Вероника.
– Наоборот. Они слишком много выпили вина, – сказал Персиваль. – Теперь у каждого из них болит голова. Вот они и покидают Сомбре такими хмурыми.
– Они пили вино моего отца. Однако вино у нас всегда отличное. От него не может болеть голова, – сказал Грегуар.
– Они выпили слишком много прекрасного вина. Неумеренность во всём плоха. Заметь, Грегуар, мы с Данье тоже пили это изумительное вино. Однако разве скажешь по нашему виду, что мы перебрали лишнего? – спросил Персиваль.
– Это верно. Вы с Данье выглядите намного свежее, чем легат, барон и его оруженосец, – согласился Грегуар.
– Эти люди не дали нам вчера поесть в спокойной обстановке, – недовольно сказал Данье.
– И сейчас они не сказали доброго слова хозяину и его внучке за предоставленный кров, – произнёс Патрис, наблюдая за тем, как повозка трогается в путь.
– Они считают, что если заплатили за услугу монетой, то уже не нужны никакие слова благодарности, – сказал Данье. – Для них мерилом всего являются деньги.
Грегуар вдруг вспомнил, с каким благоговением, сидя за столом, пересчитывал монеты его отец. В те мгновения на лице винодела было написано блаженство. Отец перекладывал монеты одну за другой в шкатулку и улыбался. Отблески от свечей, попадавшие на золото, согревали его душу, словно лучи солнца. А потом он даже гладил шкатулку, прежде чем убрать её в потайное место. Отец ставил на место камень в стене, и тайник был скрыт для посторонних глаз. Потом Грегуар не раз замечал, с каким теплом отец смотрел на тот камень, ничем не выделявшийся от остальной кладки. Юноша смутился
Тем временем повозка уже удалилась от дома Мартина. Когда она подъезжала к краю деревни, где был расположен дом Давида, тот вышел из дома и затворил за собой дверь. Давид подошёл к плетню, улыбнулся и потянулся, радуясь тёплому солнышку. Однако улыбка мгновенно слетела с его лица, когда он увидел крытую повозку, запряжённую двумя лошадьми. Он понял, что пора уносить ноги…
Для барона де Монфора, наблюдавшего в окно за деревенским пейзажем, так и осталось загадкой, куда подевался кудрявый еврей без жёлтого колпака на голове, только что нежившийся под лучами утреннего солнца возле плетня. Непонятно, каким образом, но иноверец растворился в воздухе, словно его и не было. Он пропал из виду, как был – с блаженным выражением лица. При этом дверь в дом так и осталась закрытой, а невысокий кустарник и заросли бурьяна возле плетня даже не колыхнулись. Изумлённый барон протёр глаза и впервые за утро заговорил, обратившись к легату:
– Пьер, а ведь мы с тобой здорово перебрали. Я сейчас видел еврея, который исчез прямо на глазах, словно призрак. Он растворился в воздухе! Его нигде не видно. Может, остановимся и заглянем в его дом и во все пристройки? Ещё надо будет поискать этого типа в зарослях кустарника.
– Ещё чего! Зачем тратить время на поиски растворяющегося в воздухе еврея? То, чему ты стал сейчас свидетелем, ещё больше убеждает меня в том, что все иудеи связаны с нечистой силой, которая им иногда помогает – сказал Пьер де Кастельно.
– К счастью, бесы не могут вечно им помогать. Рано или поздно, Божья кара настигнет их, где бы они ни прятались, – сказал Симон де Монфор.
Повозка выехала из деревни, и возничий направил лошадей по дороге, проложенной вдоль извилистой реки.
– Кажется, эта река впадает в Рону, – сказал легат.
– Эта река наверняка куда-нибудь впадает, – вяло согласился барон, всё ещё находившийся под впечатлением мгновенного исчезновения человека.
– Ты плохо слушаешь меня, Симон, – расстроился легат.
– Да. Я не могу прийти в себя. Я ещё никогда не встречался со столь необъяснимым явлением – растворяющимся в воздухе иноверцем, – признался барон. – Чудеса, да и только!
– Возможно, тебе, Симон, просто привиделся этот еврей. Мы с тобой действительно перебрали вина, – сказал легат.
– Знаете, Пьер, после разговора с жителями Сомбре я ещё более уверился в том, что нам надо спешить в Рим и просить помощи у Папы. Пришло время наказать еретиков, – сердито произнёс Симон де Монфор.
– Как думаешь, нас ждут на переправе? – поинтересовался легат.
– Конечно, – уверенно сказал барон.
– Однако наш отъезд из Тулузы был неожиданным, и на переправе может не оказаться надёжных перевозчиков.
– Не волнуйтесь, святой отец. Всё будет в порядке. Ещё в Тулузе мне сообщили, что перевозчики предупреждены о нашем прибытии, – успокоил легата барон.
Лошади неспешно везли повозку. Мерное цоканье копыт, лёгкий ветерок, шелест листвы придорожных кустарников и голоса звенящих в воздухе жаворонков убаюкивали путников. Постепенно легата, барона и его оруженосца укачало, и они задремали. Возничий начал клевать носом. Он то проваливался в сон, то снова просыпался. Вскоре из повозки донёсся громкий храп Симона де Монфора. Его оруженосец спал беспокойно, постанывая и изредка вскрикивая. Легат дремал и умиротворённо улыбался во сне. Подчиняясь велению неумолимой судьбы, повозка катила к берегу Роны…