Мумонкан. Застава без ворот. Сорок восемь классических коанов дзэн
Шрифт:
Все трудности возникают потому, что известные монахи заимствуют имя (прозвище) у места своего проживания (горы или храма). Мастера сменяют друг друга, но горы остаются, а вместе с ними и их имена — если, конечно, как это нередко бывает, гору не назовут как-то по-другому, в результате чего путаница становится еще большей.
Гора Тодзан сначала называлась Ходзусан, или Гора, Что Разбивает Голову. В период Тан Четвертый патриарх Досин поселился на этой горе, назвав ее Соходзан, или Гора Двух вершин. Когда впоследствии здесь жил Пятый патриарх, он называл ее Обайсан, Гора Желтой Сливы, в честь префектуры, в которой он родился. Впоследствии эта гора была известна как Госодзан, Гора Пятого Патриарха. Госо из настоящего случая звали также Тодзан — по имени храма Тодзэндзи, который находился на горе Тодзэндзи.
Хоэн
Сначала мы должны разобраться с тем, кто такой Сяка (Шакьямуни) и Майтрея (Мироку). Являются ли они реальными людьми, один из которых умер и ушел из мира, а другой все еще не родился на земле? Если это так, то случай получается довольно слабым, поскольку ни один осведомленный буддист не будет предполагать, что эти два человека как таковые являются Окончательной Реальностью; он скорее сочтет их воплощениями или символами Реальности. Набожные последователи хинаяны были бы шокированы этими словами, но Госо обращался к монахам, которые выросли на традиции махаянического и даосского трансцендентализма. У этих монахов подобные слова не могли пробудить Великого Сомнения, в чем, надо полагать, Госо видел цель своих проповедей. Должны ли мы в таком случае понимать иероглиф «Другой» как природу Будды, Изначальную Сущность, Первоначало, Абсолютную Истину или что-нибудь в этом роде? В какую путаницу мы попадаем, когда пытаемся трансцендировать не только Бога, но и Лик Божий! Возможно, реплика Госо направлена против представления об «Отце нашем, сущем на Небесах», которая в буддизме проявляется как поклонение богам, таким как Амида, Фудо, Каннон, Дайнити Нёрай, Дзидзо, а также целой плеяде более мелких, «региональных» божеств, которых полным полно в Китае, Японии и других странах. Эту тенденцию не следует осуждать на том основании, что она антропоморфна. Анимизм, или, лучше сказать, аниматизм, — одно из самых замечательных свойств человеческой природы. Ошибочность представления об «Отце нашем, сущем на Небесах» не в антропоморфности представления об Отце, а в том, что он «сущий на Небесах», а значит, далекий от нас. Даже когда мы говорим «сущий в мире, в камне, в ручье, в душе», нас отделяет от него предлог «в». Разделение есть зло, а предлог «в» подразумевает разделение. Даже слова «есть» и «тождествен» подразумевают разделение. Утверждение единства и отрицание различия также разделяют.
Иноуэ объясняет, что здесь иероглиф «Другой» или «Он» подразумевает нас, а стало быть, Госо учит монахов, что Шакьямуни и Майтрея являются реальностью этой вселенной. То, что мы суть Бог и нет другого Бога, кроме нас, не вызывает сомнений, но хотя об этом можно сказать, лучше об этом не говорить (подобные высказывания не имеют ничего общего с дзэн).
Дзимбо говорит, что иероглиф «Другой», который, не в обиду китайскому языку будь сказано, можно также понимать как «он», «она» или «они», есть то, что (или Тот, Кого) Будда встретил в момент просветления. Против этого мнения трудно возражать, особенно принимая во внимание, что мы ничего не знаем о том, кого встретил Будда.
Что касается самого вопроса «Кто такой Он, Она или Оно?», то прежде чем мы ответим на него, его следует правильно поставить. «Покажи нам Отца, и довольно для нас» (Ин. 14, 18). «Бога не видел никто никогда» (Ин. 1, 18). Ученики были неискренни, когда просили показать им Бога. Другими словами, они не были готовы отдать для этого все, что у них есть. Христос сказал: «Вы видите то, что хотите видеть. Почти никто не хочет видеть Бога, даже если он режет себя ножом и бросается в огонь, стремясь доказать обратное». Только Бог может увидеть Бога. «Кошка может смотреть на короля, но она не видит в нем короля». Но с другой стороны, «Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин. 1, 18). В наших словах и действиях тоже должен проявляться тот, кого Стивенсон называл Невидимым Спутником.
Осознать, кто такой Другой, — все равно что встретить своего отца на людном перекрестке. Нужно ли спрашивать у других, он это или не он?
В комментариях Мумона интересно то, что он всегда прыгает в другую крайность или за ее пределы. Это Нечто, которое кажется нам столь смутным и необъятным; это Нечто, которое не есть что-то конкретное или вещь, потому что оно всеобъемлюще
Сокровеннее оно, чем дыхание, и ближе, чем руки и ноги.
Это наш старый знакомый, «Отец, сущий на небесах», который вернулся к нам и заговорил с нами теплым, любовным голосом. Это наводит нас на мысль о стихотворении Блейка Горе другого человека, в котором он говорит, что «тот, кто улыбается всему», не может не жалеть нас:
Не сидеть и день, и ночь,Вытирая слезы прочь!О нет! Это невозможно!Нет, нет! Это невозможно!Когда мы пишем Другой с большой буквы, стихотворение перестает быть обычным морализаторством (как понимает его большинство комментаторов). Оно становится прямым, трансцендентным проявлением дзэн. И в тексте случая и комментарии к нему иероглиф «другой» используется для обозначения того, что безымянно, и не может быть названо. Тот же самый иероглиф в стихотворении комментаторы почему-то понимают в обычном смысле «другой человек». Таким образом, получается, что стихотворение не имеет ничего общего с исходным случаем.
Что бы ни писали Мумон, Шекспир, Браунинг и Вордсворт, мы должны вкладывать в их слова самый глубокий из всех возможных смыслов. Можно считать, что Мумон предостерегает нас от любой разновидности Подражания Христу. Именно неподражаемость, непредсказуемость Бога и Природы так сильно влечет нас к себе. Мы не должны пытаться натягивать лук Бога или ездить на Его лошади — на одном из четырех коней Апокалипсиса. Мы не должны, подобно Просперо из Бури Шекспира, пытаться подражать Богу.
С другой стороны (и здесь Мумон снова предостерегает нас), мы не должны плохо отзываться о вселенной, не должны критиковать Бога, как это делает Теннисон в стихотворении In Memoriam, Apнолд в стихотворении Будущее, Гарди в стихотворениях Тайный Иуда и Вопросы Природы. Мы не должны также проникать в тайны Бога, задавать вопросы «Почему?», проявлять научную любознательность. Вещи следует принимать, каковы они есть. Мы должны скакать на нашем боевом коне, сражаться с нашими врагами — вальяжностью, апатией, пошлостью, стремлением найти счастье и так далее. «Другой» этого случая — хозяин Будды и Мироку, но не наш. Мы не хозяева и поэтому не имеем слуг. Мы не слуги и поэтому не имеем хозяев.
Случай XLVI. СЭКИСО И ТРИДЦАТИМЕТРОВЫЙ СТОЛБ
В этом случае, так же как и в предыдущем, возникают трудности с установлением личности главного актера Сэкисо (Ши-шуан). До нас дошли сведения о семи монахах, носивших это имя, но лишь двое из них были знаменитыми мастерами, поэтому пятерых остальных мы можем сразу отбросить.
Сэкисо Кэйсё (807–888) — дзэнский мастер периода Тан был современником Тодзана, Риндзая, Токусана и других. Он стал священником в тринадцать лет. Вначале он изучал Винаю, но впоследствии утратил к ней интерес и перешел к дзэн. Он обучался у Исана, достиг просветления у Дого и стал духовным наследником последнего.
Сэкисо Соэн (986-1039) — мастер династии Сун, духовный прадедушка Тодзана Госо из предыдущего случая. Далекий от первого Сэкисо во времени и линии передачи, второй Сэкисо стал священником в возрасте двадцати двух лет, посещал знаменитых дзэнских мастеров своего времени и занял место Фуннё Дзэнсё.
Трудность в том, что у нас нет других письменных свидетельств, на основе которых можно было бы определить, кому из этих Сэкисо принадлежит вопрос этого случая. Вот три причины, почему мы должны отдать предпочтение второму из них.