Мургаш
Шрифт:
И сразу все померкло вокруг. В дверях показались матери, они звали детей домой, колокол затих, даже солнце спряталось за облаками. Зачем они сюда нагрянули?
Грузовики остановились перед общинной управой, и жандармы в касках и с автоматами двинулись к роще.
Через час ударил барабан:
«Всем солдатам и полицейским отпускникам немедленно собраться на площади перед общиной. Кто не явится, понесет наказание за невыполнение приказа».
Младший брат тети Елизаветы, Ицо, который пришел
— Ты куда? — спросила его сестра.
— Не слышишь разве? Приказ… Если не пойду, сообщат командиру полка, тогда иди объясняйся. Да еще двадцать суток ареста…
Мы вдвоем с тетей Елизаветой прижались к окну, которое выходило к роще. Туда потянулись десятки солдат и полицейских. Неужели они обнаружили приемный пункт и поэтому туда и направились? Или просто для проверки?
После обеда Ицо вернулся. Мы с тетей Елизаветой встретили его во дворе. Он не ждал, когда мы его спросим, сам сказал:
— Нашли партизанское укрытие. Правда, пустое. Ни одной живой души. А в нем торбу с курабье, мармелад, кувшин с бузой, одеяла.
— А что за стрельба была перед этим?
— Говорят, какого-то партизана пристрелили. Он их вел к укрытию, только совсем не туда, куда надо, поэтому все успели убежать.
Сердце мое сжалось. Кто этот человек? Ведь он был нашим товарищем… И еще пришла в голову мысль: найденные продукты могут привести полицейских к нам. Я посмотрела на тетю Елизавету и поняла, что она думает о том же.
Мы обе сразу направились в мою комнату. Я схватила наволочку с курабье, а тетя Елизавета молча подставила фартук. Я высыпала в него все печенье. Тетя Елизавета вышла, а мы с мамой торопливо начали распаковывать свой багаж.
Мама приготовила для Добри вязаные портянки. Она села на постель и начала их распускать. Работа шла медленно. Хорошо, плотно были связаны портянки, чтобы не пропускать холод. Мама встала и взяла ножницы.
— Что ты хочешь сделать?
— Тапочки для Аксинии.
И вот уже тапочки скроены. Я за это время успела вынести все вещи, приготовленные в дорогу, и рассовала по старым местам. Теперь даже если и придут полицейские, они не догадаются, что мы готовились в путь.
Дверь открылась, и вошла тетя Елизавета.
— Коровы не захотели есть курабье, а свиньям оно понравилось. Давай мармелад.
Я подала ей кастрюлю.
Теперь мы могли вздохнуть с облегчением: все следы уничтожены.
— Тетя Елизавета, а вдруг дети что-нибудь скажут?
Коле было десять лет, Косте — девять, оба мальчика послушные, исполнительные. Но дети есть дети. Несколько ударов по лицу могли заставить их сказать что-нибудь такое, от чего будет зависеть наша жизнь, а они даже и не догадаются об этом.
Тетя Елизавета вышла на улицу, и ее голос разнесся
— Коле, Коста, идите домой!
Дети прибежали в дом.
— Если вас кто спросит про тетю Лену, всем говорите, что ничего не знаете.
— Хорошо, мама.
— Вы ничего не знаете! Ничего! Головы вам поотрываю, если разболтаете что-нибудь!
Тетя Елизавета никогда не поднимала руки на детей, не повышала голоса. И вдруг такая страшная угроза: «Головы вам поотрываю!»
— Идите играйте. Лучше, если вас тут не будет, когда они придут!
«Когда они придут!»
Тетя Елизавета словно ножом отсекла надежду, что, может, все обойдется и полиция не станет нас искать. Я вошла в комнату и взяла Аксинию на руки. Что ж теперь делать? Только ждать. Ждать, как ждет осужденный на смерть, вслушиваясь в ночную тишину, не раздадутся ли шаги палача.
Самое страшное — неизвестность. Наверное, вот в такие моменты люди седеют.
Сидишь, сидишь и ждешь. Не можешь ничего делать, ничего предпринять, не можешь ни у кого попросить помощи… А может, и не придут? Может, на этот раз все обойдется?
Надежда начинает теплиться в груди, а потом опять сменяется тревогой.
Они пришли. В комнату ввалились два жандарма и агент. Я встала:
— Что вам угодно, господа?
— Где твой муж?
Я опустила глаза.
— Он посажен в лагерь…
— Значит, он не в Германии?
— Нет…
— Зачем тогда врешь, что он там работает?
— Стыдно мне перед людьми. Мама была против моего замужества и теперь все время меня ругает. В нашем роду таких людей не было.
— Он тебе пишет?
После побега Добри велел мне по-прежнему регулярно писать письма в лагерь. Так продолжалось несколько месяцев подряд. Ответа, конечно, не было, и однажды я направила заказное письмо коменданту лагеря. Так и так, господин начальник, моего мужа арестовали и посадили в ваш лагерь. Он писал мне два раза, а потом перестал. Прошу вас, ответьте, что с ним. Жив он или нет, я очень беспокоюсь.
Комендант лагеря мне не ответил, но это освобождало меня от необходимости отправлять бессмысленные письма. Все это было нужно на тот случай, если спросят: «Где ваш муж, пишет он вам?»
Я открыла ящик стола и достала оттуда два конверта.
— Больше года не откликается. Вот, это все.
Агент осмотрел комнату и сказал:
— Пойдете с нами.
Меня с Аксинией на руках повели в общинную управу. Ввели в комнату кмета и оставили одну. На столе лежало наше печенье курабье, стояли кастрюли с мармеладом, коробка с чабрецом, кувшин с бузой. Прошло полчаса. Никто не приходил. Аксиния, которой не терпелось побегать, стала дергать меня за полу: