Мурлов, или Преодоление отсутствия

Ломов Виорэль Михайлович

– Художнику видней, – сказал Рассказчик. – Правда, женщины тоже многоцветные создания: есть даже лиловые. Про черных ясно все по умолчанию. Так называемое абсолютно черное тело – поглощает весь свет и забирает всю энергию. Черная дыра. С ней лучше не связываться. Кстати, я знал одного чудака, который терпеть не мог желтый цвет. Министр один. Он учинял страшные разносы, если на заводской промплощадке ему на глаза попадался хоть один одуванчик. Был случай – даже уволил директора одного крупного завода. За полянку с одуванчиками перед заводской столовой. Я думаю, у него в детстве от одуванчиков был понос, поэтому их и вырывали по всей стране перед его приездом. Хотя так думаю, что

к старости они ему были бы весьма полезны. Но меня не взяли к нему цирюльником, мордой не вышел.

– Боб, ты слышишь? – крикнул Борода вслед Бобу, убегавшему в кусты и на ходу рвавшему ремень из штанов.

Боб бежал и приговаривал:

– Хватит мне на мозги капать, дядя Боря идет какать.

Он скрылся в кустах и через мгновение оттуда донеслось пронзительное верещание.

– Голос желудка, – заметил Рассказчик.

– Эк его расслабило, – сказал Борода. – От таких залпов разлетится избушка.

– Изба крепка запором, – заметил Рассказчик.

Верещание не кончалось, а, напротив, стало еще пронзительнее, точно в капкан попал зверь размером с лису, но голосом размером со слона. Обеспокоенные, мы поспешили в кусты. Там увидели Боба на корточках, а в руках у него билась, извивалась и верещала та самая любопытная рожа, что преследовала нас с перевала. Боб ее успокаивал:

– Ну что ты вопишь? Не видишь, занят я. Сейчас освобожусь и поговорим.

Освободившись, Боб освободил и пленника, похожего на скомороха, и мы все вернулись на лужок.

– Дурила, – ласково говорил Боб, – чего напугался? Э-э, брат, в эту минуту мне лучше не мешать. Стихия, брат. Стихия огня. Опалю.

Мужичок молчал и только лупал глазами.

– Ну что, язык проглотил? – Боб усадил Дурилу рядом с собой. – Давай начинай. Рассказывай: как тут у вас с жратвой, с бабами?

– С бабами везде одинаково, – неожиданно басом сказал мужичок. – Бабы там, где мужики есть. А мужиков нет – и бабе там делать нечего.

– Молоток! Дай я тебя обниму! Налил бы. Жаль, нечего. Будет – налью! Но ты скажи: вот нас четыре мужика, с тобой пять, а где бабы?

– Там, где жратва.

– А где жратва?

– Где-где? Маленький, что ли? Вон, в городе, сколько влезет… А вы, кстати, откуда? – спросил Дурила.

Мы указали на восток.

– Там нет дороги. Серьезно, вас случайно не смерч принес?

– Бог миловал. Черт принес. Рыцарь, покажи свой бегунок.

Дурилу, похоже, удовлетворили сто подписей Рассказчика.

– Странно только, что вы идете в шестой зал, а уже оказались здесь. И здесь не написано, откуда вы.

– Мы из пятого зала. Идем в следующий по порядковому номеру.

– Здесь, ребята, другие порядки. Здесь Галеры, а в документе пункт назначения зал № 6. Командировку вам могут не отметить. Где отметка, спросят, шестого зала? Что скажете им?

– Скажем, на экскурсии с Железным Дровосеком и Страшилой, – указал Боб на меня и на Бороду.

– Так это Галеры? – спросил я.

Мои спутники удивленно посмотрели на меня.

– Галеры, – сказал Дурила. – Галеры собственной персоной. Вечно свободный город!

«Какая торжественность! – подумал я. – Четвертый Рим! Вечно свободный город в списке навечно павших городов. У смотрительницы тут где-то сын срок мотает. С ядром на ногах». Мужичок, однако, был без цепей, без ядра, в цивильной одежке, и хотя его облику и несколько затравленному взгляду было далеко до облика и взгляда свободного гражданина города Рима и любого другого даже вечно вольного города, каторжником его назвать тоже нельзя. Спутники же мои, исключая Рассказчика, ничего не понимали и смотрели на Дурилу, как на полоумного. Какие галеры? Какой, к черту,

вечно свободный город в Воложилинской области! Не иначе, карьер какой-нибудь Верхне-Навозинский, котлован да поселок рабочий с клубом, кладбищем и сельпо. А тот город, что виделся с площадки – где он? Мираж один. Действительно, город, к которому мы шли, как сквозь землю провалился.

– Тут, случаем, не зона? А может, еще похлеще – «средьмаш»? – спросил Боб. – Это ж мы тогда отсюда сто лет будем выход искать!

Но галеровец успокоил нас, сказав, что мы «воистину» оказались в зоне вечно свободного города Галеры, расположенного в горной долине, и никаких оснований для беспокойства у нас не должно быть. Мы надежно защищены от всего мира. Город неприступен и является одной из уцелевших колыбелей человечества.

– Попали, братцы, в колыбельку…

– Не надо иронизировать, – пробасил Дурила. – Колыбель, как эшафот, дается один раз и навсегда. Что же мне с вами делать? – взял он инициативу в свои руки. – Я обязан сообщать в магистрат о всяком новом лице в течение пятнадцати минут.

– Да уж битый час прошел, а ты – пятнадцать минут! – возмутился Боб. – Магистрат-то далеко?

– Да часа три будет.

– У тебя тут вертолет? Махокрыл?

– Язык твой длинный, Боб. Он и доведет, куда надо, за пятнадцать минут, – спокойно заявил абориген.

Бобу, видно, надоело препираться на голодный желудок и он махнул рукой:

– Ладно, веди, куда хочешь, но только чтоб через пятнадцать минут была жратва!

Мы поднялись и тронулись в путь. Правы оказались оба: три часа пролетели как пятнадцать минут. Наконец с холма открылся вид на озеро, большой город на острове и длинный, у берегов на быках, а над водной ширью навесной, мост очень ажурной конструкции. Под мостом и правда плавали какие-то древнегреческие суденышки.

– Это галеры и есть, – сказал Дурила. – А вон то вечно вольный город Галеры.

Перед мостом была будка с надписью «КПП», шлагбаум и охрана.

– Покажи бегунок, – сказал мне Дурила.

Охранник с тихим голосом и скромными, но очаровательными манерами, долго, как «Устав караульной службы», изучал пропуск, пытаясь обнаружить в нем то, чего в нем заведомо не было. Прокуренные пальцы так и не нащупали ничего в помятом листке, а пытливый взор ничего не заметил. Наконец охранник взглянул на Дурилу.

– На всех?

– На одного, – отвечал тот, ткнув в меня пальцем, и нас пропустили, сняв с нас портняжные мерки и, дополнительно, отпечатки пальцев. Мне лень было снимать перчатки. На прощание нас сфотографировали под раскидистым вязом анфас и в профиль. На вязе была прибита дощечка: «Этот вяз участвовал в съемках фильмов «Любовь под вязами», «Война и мир» и «Три тополя на Плющихе». Эту информацию заверяла чья-то авторитетная подпись и круглая печать.

Мост произвел на нас тоже приятное впечатление, а ветерок с воды приятно освежил. В галерах сидело много гребцов в три ряда и все они бешено работали веслами, но каждое судно вращалось на одном месте. Вся прибрежная полоса – и вода и суша – была в валунах, которые кто-то не иначе как специально свез сюда со всей округи. Особенно очаровательны были валуны в воде – серые, скользкие и громадные, покрытые мелкой зеленой ряской и водорослями размером с запорожский оселедец, – они напоминали шишковатые черепа водяных и прочей подводной нечисти. В этом месте как-то с трудом верилось в бездонные разломы озера и его аномальные зоны. Брательник явно загнул. Тихая, стоячая, погубленная водохранилищем, стихия, когда-то именуемая водой. Не так ли гибнем и мы в громадных резервуарах городов, и кто мы сегодня, если вчера нас еще изредка называли людьми?