Мурзилка
Шрифт:
– Ну а поехал-то он куда? Откуда появится?
– Да он не докладывает ведь... Но карабин у него был, так к озеру, верно. Там в прошлом году медведя мы нашли: мясо брошено, ошкурен, а желчь вынута...
– Так, - нервно сказал Шварц.
– Так, так, так... Это совсем другой разговор получается...
Он не успел договорить - Сашка схватил его за руку и стиснул до боли:
– Тише!
Откуда-то издалека докатился низкий звук, похожий на отдаленный гром.
– Перегазовка, - сказал Сашка.
– Вот опять...
Шварц знал, что в таких вещах Сашка не ошибается.
Он увидел, как Мурзилка повел вокруг
Шварц понял вдруг, что надо первым делом убрать вот этого из воды.
– Эй!
– скомандовал он.
– В кузов, быстро!
Парень подчинился без промедления. С какой-то лихорадочной поспешностью на негнущихся ногах вскарабкался он на берег, подбежал к вездеходу, но в кузов сразу не полез, а стал мочиться на гусеницу вездехода, глядя перед собой бездумными слепыми глазами.
– Николай, Лена!
– распоряжался Шварц.
– Вы тоже в кузов давайте. И парня держите, чтоб дела нам не испортил... Сашка, в кабину! И чтоб видно никого не было!
Теперь уже отчетливо вдалеке слышался рев мотора.
– Максимыч!
– позвал Шварц.
Мурзилка с тоской поглядел на него.
– Поможешь - от суда избавлю. Честно. Мне одно надо: чтоб он на землю спустился. Чтоб из кабины вылез, понимаешь?
X
Кузов был завален мешками с рыбой, и за кабиной, где все они сидели, согнувшись в три погибели, ибо брезентовая крыша кузова давно сгнила и поверх бортов торчали лишь гнутые ржавые ребра, когда-то поддерживавшие ее, скопилась вонючая вода, розовая от рыбьей крови. К счастью, Николай оказался между нею и этим парнем, опрокинувшимся на мешок, как мертвый. Над синеватой верхней губой парня она заметила несколько волосиков и тут только подумала, что этот солдат, скорее всего, не старше ее. Она видела белую и слабую, как у подростка, шею и еще ногу, почти синюю от холода, в луже розоватой воды. И почему-то мысль о том, что эта нога с желтыми ногтями и скрюченными пальцами принадлежит ее ровеснику, была ей страшна. Никогда, за все годы жизни, она не думала, что можно подвергнуться столь страшному физическому унижению. Больше она ничего не видела - только напряженно-внимательный профиль Николая и его вспыхивающий огнем ожидания глаз.
Снаружи была сначала какая-то суета, но потом все стихло, и только один звук неумолимо ширился и нарастал, вытесняя из пространства меж небом и землей и шум прибоя, и шорохи ветра, и крики чаек. Теперь он слышался совсем близко: сотрясая Мурзилкин вездеход, низом стлался грозный рокот мотора и тяжелый лязг рвущих землю гусениц. В какой-то момент звук достиг такой густоты и силы, что ей показалось, будто он висит над ними и вот-вот накроет их и раздавит. Взглянув на Николая, она увидела его огненный глаз, неистово вращающийся от невозможности увидеть то, что происходит снаружи. Это показалось ей до того смешным, что она фыркнула, а он посмотрел на нее, приложил палец к губам и прошептал доверительно:
– Мотор не глушит, собака...
И тут все стихло.
Сильно запахло гарью, потом негромко что-то звякнуло.
– Люк открыл,- пояснил Николай и подмигнул ей.
За всю поездку она никогда не переживала знака важнее, чем это подмигивание занозистого и столь поначалу неприятного ей человека.
Потом
– Ну что, Мурзилка, готово?
Сквозь оживший шум ветра и волн донесся слабый голос Мурзилки:
– Готово.
– Давай сто штук в кузов, быстро!
Снова стало слышно, как бьют в берег волны.
– Так ведь, это, - забормотал Мурзилка, - таскать, это, надо... Мы уж наш вездеход забили...
– Да вы что, еб вашу мать, охренели, что ли?!
– заорал майор.
– Какого черта?!
– Думали, до Комиссарки допрем, там и разгрузимся - чего время терять?
– бултыхался во вранье Мурзилка.
– Мудачье, - сказал майор.
– Все не так надо было... Где Егоров?
Николай повернулся к парню и показал сильно сжатый кулак. Тот обреченно закрыл едва приоткрытые глаза.
– Где Егоров, я спрашиваю?!
– Ушел, - выдавил из себя Мурзилка.
– По берегу, наверно...
– Так, - сказал чужой со злостью.
– Вы все перепились, что ли? Что за машина с той стороны?!
Мурзилка не нашелся, что ответить, и неуверенно замычал. Николай вполголоса выругался.
– Чья машина?
– снова спросил чужой.
– Моя, - вдруг сказал Шварц.
Воцарилась глубокая тишина. Николай что-то пошептал себе под нос и перекрестился. Она не удержалась и позволила себе выглянуть: метрах в двадцати от них стояла тяжелая хищная тварь на гусеницах, с приплюснутым, как у лягушки, рылом. Высунувшись по пояс из кабины, наверху сидел человек. Круглое самоуверенное лицо его растягивала принужденная улыбка.
– Что прячешься, господин начальник?
– почти весело спросил человек, смерив Шварца взглядом.
– Или ловишь опять кого?
– Нет, - сказал Шварц, делая шаг к тягачу.
– В прятки играю.
– Это дело, - сказал чужой, оглядываясь по сторонам.
– Опять Мурзилка набедокурил?
– Да вот, - отозвался Шварц, делая еще один шаг вперед.
– На полтонны рыбы взял, а речка-то запрещенная...
– А-а, - развеселился чужой.
– Это бывает с ним. Ворует, грешен.
– Рыбу-то я у него конфискую, сам понимаешь, - произнес Шварц задумчиво.
– Но вот спирт? Спирт у тебя есть?
Майор тоже помолчал.
– Это решай без меня, господин начальник... И так времени нет, а я тут с тобой заболтался...
– Ладно, - сказал Шварц не слишком уверенно.
– А солярки не нальешь в вездеход, а то тронуться не можем?
– Солярки?
– улыбнулся майор.
– Кончилась, что ли?
– Ну.
– Налить можно, - расплылся в улыбке майор.
– Почему не налить?
Он скользнул в люк. Военный тягач зарычал, развернулся, работая одной гусеницей, и двинул задним ходом к вездеходу, заставив Шварца отступить в сторону. Потом остановился, вздрогнул и рванулся вперед, несмотря на обрыв, - прямо к реке.
– Уйдет!
– закричал обманутый Шварц, вскарабкиваясь на крышу вездехода.
– Саня, гони!
Она почувствовала, как ухнуло мироздание, и в следующий момент вездеход уже ломился через прибрежные заросли, подминая под себя кусты. Один мешок с рыбой сразу развязался, и скользкие тела рыб оказались повсюду; пластаясь, по ним полез к кабине неизвестно как оказавшийся в кузове Мурзилка, который вдруг, возгоревшись мрачным спиртовым огнем, заорал, выпрямившись во весь рост:
– Давай! Отрезай, мать твою в душу! К реке не пускай его!