Мусаси
Шрифт:
– Сколько же лет прошло?
– Пять. Точно. Мне уже двадцать два.
Они обнялись. Запах пролитого молока напомнил им далекое деревенское детство.
– Ты прославился, Такэдзо. Я не должен называть тебя этим именем. Буду, как и все, величать тебя Мусаси. Только и говорят про бой у раскидистой сосны. О других твоих подвигах тоже многое слышал.
– Не смущай меня! Я все еще любитель. Просто на свете немало людей, которые владеют мечом еще хуже меня. А ты живешь здесь?
– Да, уже десять дней. Ушел из Киото и хотел двинуться в Эдо, но обстоятельства
– Мне сказали, что у вас здесь больная женщина. Я ничем не могу помочь, но меня попросили передать молоко, вот я и принес кувшин.
– Больная? Ах да, это моя попутчица.
– Сочувствую. Как я рад тебя видеть! В последний раз я получил весточку от тебя, когда направлялся в Нару. Записку принес Дзётаро.
Матахати смущенно потупился, надеясь, что Мусаси не вспомнит о хвастливых заявлениях в том письме.
Мусаси молча положил руку на плечо Матахати, думая, как приятно посидеть и не спеша поговорить.
– С кем ты путешествуешь? – простодушно поинтересовался Мусаси.
– Да так, ты ее не знаешь.
– Ну ладно! Сядем где-нибудь, поговорим.
Они пошли в сторону от постоялого двора.
– Как ты живешь? – спросил Мусаси.
– Чем зарабатываю?
– Да.
– Видишь ли, ни ремесла, ни особых талантов у меня нет. Получить место у какого-нибудь даймё трудно. В общем-то ничего не делаю.
– Значит, ты слонялся без дела все эти годы? – спросил Мусаси, подозревая, что так оно и было.
– Не будем об этом. Неприятная для меня тема.
Матахати, казалось, вспомнил дни, проведенные у подножия горы Ибуки.
– Самая большая ошибка моей жизни в том, что я пошел на поводу у Око.
– Посидим! – предложил Мусаси, опускаясь на траву. Он жалел друга детства. Почему Матахати считает себя хуже остальных? Почему он валит собственные ошибки на других? – Ты во всем обвиняешь Око, но подумай, достойно ли это взрослого мужчины? Никто за тебя не позаботится о твоем будущем.
– Я был не прав, но… Как бы тебе объяснить? Я бессилен что-либо изменить в своей судьбе.
– В наше время ты ничего не достигнешь, рассуждая подобным образом. Отправляйся, коли хочешь, в Эдо, но предупреждаю, там сотни людей со всех концов страны, жаждущих денег и теплых местечек. Ничего не добьешься, если будешь делать то, что и сосед. Нужно чем-то выделяться среди остальных.
– Надо было бы смолоду заняться фехтованием.
– Я вовсе не уверен, подходишь ли ты для этого дела. Но время еще есть. Ты мог бы заняться науками. По-моему, это наилучший для тебя путь, чтобы потом получить место у даймё.
– Не беспокойся, что-нибудь придумаю.
Матахати покусывал травинку. Стыд давил ему на плечи. Он думал, что пять лет безделья погубили его. Он мог пропускать мимо ушей передававшиеся из уст в уста истории про Мусаси, но встреча с ним показала, какая пропасть разделяет их. Он чувствовал себя ребенком рядом с Мусаси и с болью думал, что когда-то они были задушевными друзьями. Случается, что и достоинства человека подавляют окружающих. Ни зависть,
– Не унывай! – подбодрил его Мусаси, хлопнув по плечу. В этот момент он как никогда остро почувствовал слабость друга детства. – Что было, то было. Забудь о прошлом! Пропало пять лет, ну и что? Начнешь налаживать жизнь на пять лет позже, только и беды. Минувшие годы тоже многому научили тебя.
– Проклятое время!
– Забудь их. Кстати, я только что видел твою мать.
– Да что ты!
– Теперь я все чаще задумываюсь, почему ты не унаследовал от нее силу воли и настойчивость.
Мусаси недоумевал, почему сын Осуги вырос бесхарактерным и слабым. Мусаси хотелось как следует встряхнуть Матахати и сказать ему, какой он счастливчик, потому что жива его мать. Чем унять ненависть Осуги? Способ один – сделать из Матахати человека.
– Матахати, – строго произнес Мусаси, – почему ты не хочешь порадовать матушку? У меня нет родителей, а ты неблагодарный сын. Ты способен внешне проявлять к ней уважение, но по существу не ценишь счастье, выпавшее на твою долю. Будь у меня такая мать, я бы из кожи вылезал, чтобы добиться чего-то в жизни, зная, что на свете есть человек, радующийся моим успехам. Избитые слова, но в них правда жизни. Я – бродяга и лучше других знаю, что такое одиночество. Порой я едва не плачу, что со мной нет никого, кто разделил бы мой восторг от красоты природы. – Мусаси перевел дыхание и взял Матахати за руку. – Сам знаешь, что я прав. Я говорю, как твой старый друг и земляк. Прошли те дни, когда мы собирались на бой при Сэкигахаре. Сейчас нет войн, но выжить в мирной жизни тоже непросто. Ты должен сражаться, передумать свою жизнь. Если решишься начать жизнь заново, я помогу чем смогу.
По щекам Матахати катились слезы, падая на их сомкнутые руки. Слова Мусаси напоминали материнские наставления, но сейчас они почему-то глубоко тронули Матахати.
– Спасибо! – сказал он, вытирая слезы. – Я сделаю, как ты сказал. Начну новую жизнь сегодня, сейчас же. Ты прав, я не гожусь для боевого искусства, но пойду в Эдо, найду учителя и буду прилежно заниматься.
– Я помогу найти хорошего наставника и работу. Будешь работать и учиться.
– Да, воистину новая жизнь! Меня, правда, беспокоит еще кое-что.
– Что? Обещаю свою помощь, чтобы заставить твою мать забыть ее ненависть.
– Неловко, право… Видишь ли, моя спутница. Она… не могу вымолвить ее имя…
– Будь мужчиной!
– Не сердись на меня, но ты ее знаешь.
– Кто же?
– Акэми.
От удивления Мусаси замолк. «Хуже не придумать!» – решил он, но вовремя спохватился, чтобы не высказаться вслух.
Конечно, Акэми не столь порочна, как ее мать, но была легкомысленной на свой лад – птица с факелом в клюве, увлекаемая ветром. Мусаси знал историю с Сэйдзюро и подозревал, что Акэми имела связь и с Кодзиро. Мусаси недоумевал, какая неведомая сила толкнула Матахати в объятия Око, а потом ее дочери.