MUSEUM (Золотой кодекс)
Шрифт:
Кто убийца профессора Веронези – по сию пору не ясно, следствие – в тупике, явных свидетелей никаких, а из учеников и коллег – какие свидетели? Сплошные академические домыслы и сплетни, и больше ничего.
Кажется, герр Пулер склонялся к мысли, что смерть Веронези – все же была несчастным случаем: выходные, выпил лишнего, постоял на балконе… Дальнейшее – понятно.
Однако, по моему скромному и, бесспорно, дилетантскому разумению (поэтессе простительно вдвойне!), это было слишком простым объяснением: во-первых, Веронези не отличался непомерным пристрастием к горячительным напиткам и, следовательно, такой трагический казус с ним исключался в принципе. А во-вторых – и в главных – подозреваемыми в убийстве Веронези по-прежнему могли бы быть: профессор Илльманн – потому что завидовал и ненавидел, жена Лаура –
Из этого следовало, что внятного алиби нет у обоих и сбрасывать со счетов подозрения в убийстве несколько преждевременно…
Опять же, оставался некий мстительный студент имярек, несправедливо отчисленный из университета, или…
Или все же Сандерс?..
Официальных обвинений пока никому предъявлено не было, поскольку никакими внятными версиями следствие, находящееся в состоянии глубокой задумчивости, не располагало. Последняя из версий, связанная с Сандерсом, как непереносимая мигрень, от которой не спасает парацетамол, мучила меня днем и ночью. Господи, неужели?.. Неужели я знакома с убийцей и даже была влюблена в него когда-то?
Согласно моим спорадически – и всегда не вовремя! – проявляемым попыткам дедукции – каюсь, каюсь, грешна! – Сандерс все же попадал под подозрение. Ведь они, Сандерс и Веронези, вполне могли быть соперниками в любви, добиваясь взаимности красотки-итальянки Симоны.
Другое дело, что о своих подозрениях я никому сообщать не собиралась и не собираюсь! Еще чего доброго! Но ведь мы с Симоной общались, и одно время довольно плотно, регулярно встречаясь в университете или в каком-нибудь кафе для наших занятий в русско-немецком тандеме, поэтому я кое-что успела заметить. Например, сидели мы как-то погожим весенним утром, с компанией сокурсников, прямо на прогретом солнцем газоне возле университета, болтали, сплетничали, конспектики листали, попивали воду из бутылок в ожидании первой лекции, и я подметила, как странно изменилось выражение лица Симоны при появлении…
…Веронези шел, приветствуя толпу подданных в стиле императора Августа: милостиво кивая и здороваясь с приветствующим его веселым студенческим племенем, позвякивая ключами от нового дорогого авто, слегка улыбаясь, и его улыбка – спокойная, уверенная и благожелательная – как бы говорила: «Да, я знаю, что я вам нравлюсь, и это справедливо». Симона быстро опустила ресницы, затем подняла голову и взглянула ему вслед, именно тогда, когда он уже не мог ее заметить, и так долог был этот странный взгляд, и нечто такое было в ее глазах…
Я сидела неподалеку, и мне в тот момент запомнилось выражение ее девичьего лица, отразившее целую гамму состояний – что-то едва уловимое, чуть обиженное, нетерпеливое, умиротворенное, даже восхищенное – словно у юной монахини в церкви в святой молитвенный час…
Мы же все в масках по преимуществу, а тут – как будто эту маску сорвали, и на секунду проявилось ее подлинное лицо. Одно могу сказать совершенно точно – то был взгляд влюбленной женщины!
Мне, в то время мучительно страдающей от ревности и неразделенной любви к Сандерсу, были хорошо знакомы эти чувства. Как там пели обожаемые мной Синатра – «When I Fall in Love…» и Дорис Дэй – «If I give my Heart to You», ведь и я – словно в музыке – была настроена согласно тому же любовному камертону, поэтому, возможно, поняла все…
Не думаю также, что это чувство первой девической настоящей влюбленности осталось неразделенным, – Симона была по-настоящему красивой, причем понятной ему европейской сдержанной красотой – ведь оба были родом из Италии! Помимо этого, она была отнюдь
Смешно сказать, вроде простое серенькое пальтецо на ней, туфли на низком каблучке (правда, дорогие), милое платьице с крохотным кружевным поясом-бантиком, а в ансамбле выглядит просто роскошно – гораздо лучше, чем наряды некоторых модниц, желающих одеться во все дорогое сразу!
Признаюсь, я, приехав в Германию со своими несколько странными для Европы московскими представлениями о моде и вообще о прекрасном, довольно быстро перестроилась и брала пример именно с Симоны, всегда выделявшейся из толпы других студенток, с ее миланским уверенным стилем.
Кстати сказать, и у меня чуть позднее появились три или четыре серых пальто разных фасонов – от строгого делового до casual, несколько пар кожаных, ручной выделки, туфель из Милана, первая правильная сумка, и это была не хрестоматийная Birkin (кстати, и чего за ней девушки так гоняются? На мой взгляд – она скучновата, чересчур уж damenhaft [58] , как говорят немцы, а в настоящей моде ценится элемент непредсказуемости…).
58
Дамская (для дам старшего возраста) (нем.).
Именно тогда, в самом начале своей немецкой истории, я наконец-то разобралась со своим индивидуальным стилем и окончательно убедилась, как лаконичные, неброские, но действительно оригинальные вещи и минимум ювелирных украшений – лучше, конечно, винтаж – безотказно воздействуют на хрупкое подсознание мужского пола.
Красивый серебряный кулон-подвеска от Miriam Haskell с цветочной розовой эмалью, микроскопические серьги-пуссеты в тон – и все! Вы – мисс Очарование, немецкие парни вас обязательно оценят, проверено опытом!
Это и была моя актуальность прекрасного, но уже в новом, более изящном прочтении, по профессору Х.-Г. Гадамеру, добрый дух которого витал над всеми нами и которого здесь помнили все – от его учеников из состава профессуры, до местных таксистов, с которыми так бывает интересно перекинуться парой слов, когда дождливым и хмурым осенним утром проделываешь путь от Hauptbahnhoff [59] до Uniplatz [60] . Кроме того, все местные таксисты – истинные философы, повидавшие и мир, и Рим, и (во всяком случае, так они думают) самого Гадамера, помнящие и знающие всё, поэтому их оценка твоей замечательной внешности бывает порой так приятна!
59
Главный вокзал (нем.).
60
Площадь университета (нем.).
…Итак, позволю себе повториться, не уверена, что такой красавчик, каким был Веронези, смог бы остаться равнодушным к Симоне и ее взглядам печальной лани в лесной чаще, ему посылаемым. Да что там! Веронези нравился и мне, как очень талантливый преподаватель и вообще симпатичный товарищ, но не думаю, что все студенты могли вместе с нами разделить эти трогательные чувства преданности своему бенефaктору, если воспользоваться терминологией Кастанеды. Некоторые студенты, как правило из числа неуспевающих, и правда Веронези терпеть не могли, считали его холодным и даже черствым, обзывали ботаном, занудой и тому подобными ругательствами. Но, конечно же, подобные мелочи не могли повлиять ни на ставшие практически ежедневными ситуации face-to-face interaction [61] , ни на общий дискурс наших с ним взаимоотношений.
61
Личное общение (англ.).