Мушкетеры
Шрифт:
И вот однажды решили они завладеть самим солнцем. И воздвигли высокие башни, чтобы штурмовать небо…
И, прежде чем взойти на свои башни, спросили гиганты людей, которые собрались со всего света, — что хотели бы люди получить от них в подарок?
И сказали люди: оставьте нам вашу мудрость.
И сказали гиганты: чужой мудростью не проживёшь.
И сказали люди: оставьте нам вашу силу.
И сказали гиганты: вы употребите её во зло.
И сказали люди: что вы оставите нам?
И сказали гиганты: самую высокую вышину и самую глубокую глубину, день, равный ночи,
Майя умолкла, сделала несколько шагов от костра и прислонилась к стене пирамиды.
— Попробуем рассуждать хладнокровно, — сказал Тарасюк. — Предположим, что известные нам пирамиды — это две точки системы. Но зачем нужны ещё пять пунктов: глубина, вышина, день, ночь и звезда?
— Ну, положим, — вступился за гигантов Серёгин, — день, равный ночи, можно считать за один пункт, а не за два.
— Все равно, — азартно сказал Тарасюк, — пусть четыре. Четыре плюс два равняется шести. Что за странное число опорных пунктов?
— Ладно, друзья, — примирительно сказала Майя. — Это за один присест не решишь. Вот если бы узнать священное число…
Она подошла к костру и негромко запела:
Есть ещё безводные пустыни,
Топи неосушенных болот,
Книга, не написанная ныне,
Песни непридуманной полёт…
Мы выходим утром голубиным, -
И дорог нехоженых не счесть!
Есть в морях безвестные глубины,
Есть в горах невзятые вершины,
И дороги к звёздам — тоже есть!
Глава пятая
НЕ НА БЕЛОМ КОНЕ, ИЛИ ПЯТЬДЕСЯТ СТРОК НОНПАРЕЛИ
Это был тот довольно редкий случай, когда человек оказывается пророком.
Речь идет о Леониде Серёгине, заявившем Тарасюку в начале прошлой главы, что он, Серёгин, на белом коне уже никуда не въедет…
Именно так всё и произошло. Возвращение репортёра в столицу ничем не напоминало путешествия на белом коне. И не только отсутствием почёта, с которым обычно ассоциируется езда на этом непарнокопытном животном довольно редкой масти.
Если из Москвы на Хрустальный Серёгин добрался всего за сутки, включая автобус, то обратно он путешествовал трое суток. В двух аэропортах самолёт простоял по целому дню из-за нелётной погоды. В третьем задержался на всю ночь по каким-то не известным пассажирам «техническим причинам». И, наконец, в Москве их приняли только после того, как машина битый час утюжила воздух над пригородами. Да и то не на Внуковский аэродром, а на Быковский, откуда надо ехать в город электричкой, которая уже не ходила — было поздно. Правда, существовало такси. Но у какого командировочного остаются деньги на такси в последний день командировки? Особенно если командировочный сидел на обратном пути два дня без погоды и оба раза обедал в вокзальном ресторане, да к тому же с пивом.
Одним словом, ждать в Быкове пришлось до утра. К счастью, это было воскресное утро, а по воскресеньям газета не выходила.
Значит, можно будет отоспаться после трехдневной жизни в воздухе и на жестких креслах транзитных аэропортов.
А потом… Серёгин уже предвкушал,
…Очереди у газетных киосков. Заголовок афишными буквами: ЕЁ ПОСТАВИЛИ АСТРОЛЁТЧИКИ. Её — это хрустальненскую пирамиду. Заинтригованный «шапкой» читатель с околозвуковой скоростью кинется разворачивать хрустящую газету, чтобы немедленно узнать, что за астролетчики взялись на нашей Земле, кого и куда они поставили.
…Огромное клише с великаном в скафандре. Ведь Матвей говорит, что ни в одной советской газете и ни в одном советском журнале еще не появилось об этом ни слова, и Серёгин всё равно окажется первым, хоть и узнал об этом последним.
…И рассказ — волнующий, подробный, мастерски закрученный рассказ о гигантской пирамидальной глыбе в тайге…
Серёгин заснул на середине следующей, мысленно произнесенной им фразы:
«Когда руководитель группы учёных Белов и ваш корреспондент измерили направление…»
Если бы мы стали рассказывать обо всём, что пришлось пережить Леониду Серёгину в понедельник, книжка эта осталась бы недописанной, потому что сердца авторов разорвались бы от жалости к герою.
Началось с того, что главный вообще не принял Серёгина, а велел секретарше сказать ему, чтобы заходил вечером с готовым материалом.
Но это бы ещё ничего. Главный всегда недолюбливал устную речь и предпочитал ей готовый материал. Не раз на планёрках он учил репортеров «не языком трепать, а топором махать», подразумевая под топором авторучку и пишущую машинку.
Худшее произошло шесть часов спустя, когда главный сам позвонил в отдел, пригласил к себе Серёгина и, любезно справившись о его здоровье, провел рукой на уровне собственных ушей сперва слева направо, а затем справа налево. От этого жеста у Серегина похолодело в животе, как у гладиатора, завидевшего на трибунах опущенные вниз пальчики римских матрон.
Напрасно пытался Серёгин козырять именами Тарасюка и Белова. Напрасно старался уверить редактора в суперактуальности материала, в том, что этот материал откроет новую эру — эру журналистики на межзвездном уровне. Редактор только отрицательно крутил головой, аккуратно причесанной на косой пробор. Хватит с него первых мест. Лучше он обойдется без первых сообщений о загадочной находке серёгинских протеже, но зато и без первых опровержений по тому же самому поводу. Кстати, пусть Серёгин благодарит судьбу, что его тогда не пустили в пустыню. Не хочется ли ему полюбоваться, какие «находки» делали там его подопечные и на что они тратили там командировочные деньги, да к тому же в иностранной валюте?
Главный протянул Серёгину явно нерусский журнал в кричащей, пестрой обложке, с которой грозно глянули на Леонида марсианские очи из круглого скафандра и… смеющиеся глаза Майи Кремневой.
Кто дал главному этот журнал, Серёгин толком не понял. Не то сам академик, не то какой-то его заместитель…
Серёгин вышел из кабинета редактора в десять часов вечера, уже не пытаясь сопротивляться категорическому приказу: «Пятьдесят строк на третью полосу. И чтобы никаких космонавтов».