Муслим Магомаев. Биография
Шрифт:
Кокатрикс был уверен, что ему не откажут. В Европе плохо знали и не слишком жаловали советских эстрадников, и такие гастроли стали бы настоящим прорывом, которым можно было бы гордиться. У СССР был реальный шанс прорекламировать свою эстраду на весь мир, привлечь к советским певцам всеобщее внимание, но…
Но Фурцева наотрез отказала. Причину, которую она привела, иначе чем дурацкой не назвать – дескать, Магомаева постоянно приглашают на правительственные концерты, поэтому он нужен в СССР. Ясно было, что это отговорка и что его просто не хотят надолго выпускать за границу – а вдруг сбежит. Тем более у него ведь были состоятельные родственники в Швейцарии, которые могли помочь на первых порах, пожелай и он там остаться. Его и раньше не слишком
С Екатериной Алексеевной Фурцевой мне довелось общаться много. Я узнал ее достаточно хорошо, поэтому могу сказать, что была она человеком незаурядным и на своем месте. Она любила свое дело, любила артистов. Многим она помогла стать тем, кем они стали… Да, она была частью той системы, но в отличие от многих работала в ней со знанием порученного ей дела…
Ткачиха в молодости, она обнаружила к культуре природное чутье. Могла, конечно, и на ковер вызвать – но в основном по указке ЦК… Была свойской: на гастроли Большого послала вагон водки, чтобы они могли там встретить Новый год…
Гастроли в Париже еще не закончились, как вдруг Магомаеву позвонил из Москвы один его друг и по секрету рассказал, что дома его ждут очень большие неприятности. Дело было вот в чем – некий Павел Леонидов, занимавшийся организацией концертов, предложил ему выступить в Ростове-на-Дону, причем не в зале, а на стадионе.
Точнее даже, не то что предложил, а скорее попросил – у Ростовской филармонии были большие финансовые затруднения, сборы у них в последнее время были слишком маленькими, не хватало денег даже на костюмы для московских гастролей их ансамбля донских казаков. Вот Муслима и попросили дать концерт у них на стадионе на сорок пять тысяч человек. Сборы с такого концерта должны были с лихвой покрыть все убытки филармонии за последние месяцы. Ну а самому Магомаеву пообещали тройную ставку, причем уверили его, что это абсолютно законно и даже есть официальное разрешение министерства. Он поверил, потому что, во-первых, у него не было повода сомневаться в Леонидове, который много кому из его знакомых организовывал концерты, а во-вторых, потому что певцам, участвующим в концертах, которые проводились на стадионах, действительно платили тройную ставку.
Но все оказалось не так просто. Эту тройную ставку платили только тогда, когда певец был одним из многочисленных участников сборного концерта. А заплатить втрое за сольное выступление? Шестьсот рублей вместо двухсот? Да Госконцерт и министерство культуры скорее удавились бы, чем позволили кому-нибудь столько зарабатывать! Ставки для исполнителей, выступавших перед многотысячными аудиториями, оставались такими же, как при выступлениях в обычных залах. Некоторые знаменитые певцы пытались обращаться к Фурцевой с просьбой сделать что-нибудь с такой несправедливой ситуацией, но та, разумеется, ответила отказом. Поэтому государство зарабатывало на таких концертах огромные деньги, а исполнители получали одинаково, выступали ли они перед несколькими сотнями или перед сорока тысячами зрителей.
Но ничего этого Магомаев в то время еще не знал, поэтому Леонидову поверил, обрадовался возможности хорошо заработать и поехал в Ростов-на-Дону. И сказать по правде, даже без скандала с деньгами он бы этот концерт вовек не забыл…
Нет, его честно заработанные шесть сотен ему отдали, и он даже расписался за них в бухгалтерской ведомости с учетом всех положенных вычетов (почему и продолжал верить, что все законно). Но это был тот самый концерт, на котором организаторы придумали красивый, однако совсем не продуманный ход: после
А теперь вот, этот и без того памятный концерт снова «всплыл» и грозил большими неприятностями. Магомаеву собирались инкриминировать «нетрудовые доходы» (это уже само по себе было уголовно наказуемо), да к тому же еще и обман родного государства, за что в то время могли по-настоящему посадить. Тем более дело уже нельзя было замять – пока выясняли, что к чему, заинтересовались деятельностью конкретных организаторов концертов, начали раскручивать, вышли на серые выплаты и нелегальные концерты других исполнителей… Скандал разразился огромный. А уж то, что в нем оказался замешан такой знаменитый певец, как Магомаев, конечно, лишь подогревало интерес и населения, и чиновников.
Магомаев оказался в тупике – он-то знал, что ни в чем не виноват. Но при этом он так же прекрасно понимал, что его обязательно накажут, даже если следствие выявит его полную невиновность. Во-первых, чтобы не зазнавался – власти любили устраивать показательные наказания слишком знаменитых артистов, а во-вторых, чтобы другим неповадно было такие деньги получать.
С горя он рассказал о случившемся своим парижским друзьям – русским эмигрантам. И те сразу стали уговаривать его остаться во Франции, предлагали пожить пока у них, обещали во всем помочь. Он и сам задумался – и правда, почему бы ему не остаться? Он здесь уже популярен, директор «Олимпии» Бруно Кокатрикс предлагает ему контракт, значит, будет работа, а может, вскоре и мировая слава. Друзья у него есть, даже родственники есть, причем состоятельные – он не будет ни нуждаться, ни мыкаться, ни страдать без общения. А что ждет его дома? Разбирательство, возможно, суд, а там… мало ли что – недругов у него хватало, в том числе и в самых верхах…
И вот в ночь перед отлетом я решил уйти из отеля незамеченным. Пришел в дом русских парижан, сижу, пью коньяк… Передо мной встал вопрос: уезжать или оставаться?
Предположим, я останусь… А что будет с дядей Джамалом? Со всеми родными и друзьями? Дядя заменил мне отца, вложил душу в мое воспитание. И что же? Ему, убежденному партийцу, выкладывать партбилет на стол? С его-то больным сердцем! Хорошо же я его отблагодарю, если останусь за границей.
Чем больше я пил, тем больше трезвел… Остаться было можно, но нельзя. И это был, пожалуй, один из немногих случаев в моей жизни, когда ненавистное для меня слово «нельзя» победило мое любимое «можно».
И все же остаться я не смог бы еще и потому, что вряд ли прижился бы за границей. Для иностранцев мы странный народ. Из наших уживаются там не все, а те, кто прижился, все равно в большинстве своем тоскуют, поют «Подмосковные вечера»… В этом я имел возможность убедиться уже в Париже…
Я вернулся в гостиницу. Наши крепко спали…
Магомаев вернулся в Москву с тяжелым сердцем, но понимая, что иначе поступить нельзя. Там его встретили теми самыми обвинениями, которых он и ждал – что он негодяй, корыстолюбец и жулик, подло обокравший государство. Его попытки напомнить, сколько денег тому же государству принес его концерт перед сорокапятитысячной аудиторией, ни к чему не привели – его и слушать не желали. И даже обычно благоволившая к нему Фурцева была настроена очень жестко – ее подзуживало окружение, ненавидевшее слишком высоко взлетевшего певца. Говорили, что он зазнался, что он позволяет себе слишком многое, что он возомнил, будто ему все позволено, и наказать его надо для его же блага.