Мусоргский
Шрифт:
Недостатки у генерала были. Их не скрывал в своих воспоминаниях и знаменитый путешественник: склонность к фаворитизму (Сутгоф имел своих «любимчиков») и чрезмерное желание, чтобы его воспитанники были во всем «комильфо». Но рядом даже с этими слабостями портрет Компанейского выглядит почти пародией.
…«Какой, мон шер, выйдет из тебя офицер?» — Слышал ли эту фразу мемуарист из уст самого Мусоргского, когда познакомился с ним, когда они, с мягкой улыбкой, припомнили свою Школу? Или, быть может, слышал ее сам Компанейский из уст генерала Сутгофа? И значит, сочиняя статью о Мусоргском, вписал услышанное в биографию Модеста Петровича?
Не все здесь было преувеличением. О праве сильного,
С дочкой генерала юный воспитанник играл на фортепиано в четыре руки. Она тоже брала уроки Антона Герке, и, конечно, учитель не мог не рекомендовать генералу своего невероятно одаренного ученика. Да и воспитанники школы не могли не испытывать уважения к замечательным способностям юного музыканта. Свидетельств об этом — почти никаких. Но уловить это особое отношение к Модесту Мусоргскому со стороны товарищей можно. Особый закон мальчишеского общежития: если ты в чем-то превосходишь всех — становишься неприкасаем. Потому что ты — единственный.О раннем сочинительстве говорит лишь одна вещь — «Полька-подпрапорщик», которая выйдет из печати к концу 1852 года. Конечно, Герке слегка ее «подретушировал». И отец не пожалел дать сумму на издание произведения своего сына. Но для столь юного возраста — это довольно сложное сочинение. Здесь можно услышать и ту фортепианную технику, какою обладал юный музыкант. И особое отношение к нему товарищей. Само название об этом говорит — первое напечатанное сочинение Мусоргский посвятил им, друзьям-подпрапорщикам. Возможно, именно мастерство маленького пианиста обратит на него внимание самого государя. Не случайно в «Автобиографии» Мусоргский оставит эту фразу: «Был удостоен особенно любезным вниманием покойного императора Николая».
Петр Алексеевич вовремя отдал детей в учение. Он успеет узнать лишь о первых успехах сыновей, особенно младшего. Уйдет из жизни совсем скоро. И эта кончина еще более отдалит Модиньку Мусоргского от дома и еще теснее свяжет с учебным заведением, где находились они с братом, где заканчивалось его отрочество и проходила его юность.
Учителя Школы. Их подбирали особо. И вряд ли во времена Мусоргского круг наставников мог бы заметно измениться после того, как из школы вышел Семенов-Тян-Шанский. Петр Петрович то выписывает портрет обобщенный, то очерчивает самое лицо:
«— Учителя математических предметов отличались большой основательностью и знанием своего дела как в своих лекциях, так и в репетициях.
— Учителя военных наук — фортификации, артиллерии, тактики и военной истории — выбирались из лучших в Петербурге специалистов.
— Профессора: физики — Эвальд и химии — Воскресенский — заинтересовывали нас разнообразием производимых ими опытов и обстоятельными своими изложениями и объяснениями.
— Превосходным учителем географии был мой умный воспитатель Тихонов, но вел себя он в наших классах уже крайне сдержанно, даже при очень неудовлетворительных ответах выражая свое неудовольствие только остроумными ироническими замечаниями».
И русский язык, и литературу тоже преподавали настоящие специалисты (во времена Семенова это были знакомые Гоголя — Прокопович и Комаров). И учитель всеобщей истории поражал и «плавной речью», и захватывающим изложением, и особой деликатностью: когда заметил двух учеников, которые на уроке втихую играли под партою в карты, ввернул в свою лекцию: «Когда наши господа X. и У. (тут виноватые должны были поневоле вздрогнуть) еще не занимались подстольными делами,
Лишь одному преподавателю Семенов позволил себе дать не самую лестную характеристику. Его застанет в школе и Мусоргский, и Компанейский. И портрет этого учителя — тоже разнится. Семенов явно не склонен был приукрашивать портрет отца Кирилла: Закон Божий тот преподавал догматически, да и сам был человеком до крайности нетерпимый. Если припомнить, что после «непредусмотренного» замечания одного ученика он запустил в него катехизисом, портрет выходит не самый благостный.
Во времена Компанейского отношение к Крупскому (отцу Кириллу) было совсем иное: «Все мечты гг. корнетов были сосредоточены на величии и чести гвардейского мундира. Высшая похвала в школе была „настоящий корнет“, юнкера называли любимого всеми священника Крупского — корнетом Крупским».
Мусоргский в «Автобиографии» тоже упомянул о священнике, которого часто посещал, с которым много беседовал. Здесь — отец Кирилл помог юному дарованию проникнуть «в самую суть» древнецерковной музыки. Это признание композитора Николай Иванович Компанейский отверг со всей решительностью: «Занимаясь усердно церковною музыкою, я также обращался к нему за разъяснением сомнений, беседовал с ним не раз и убедился, что он почти совсем не был посвящен в эту область науки, а потому Мусоргскому он мог сообщить лишь самые элементарные сведения о древнецерковной музыке».
Самый тон мемуариста говорит об одном: он не допускает возражений. Но все же не стоит забывать и другое: Мусоргский — натура чрезвычайно восприимчивая. Разве не мог он по нескольким, даже незначительным намекам уловить нечто большее, нежели то, что сообщал ему добросовестный наставник? Да и сам Компанейский проявит себя на поприще духовной музыки много позже. Могли он тогда, юным «корнетом», понять степень познания отца Кирилла в этой области? Есть к тому же еще одно свидетельство. Некоего «М. П.». (За инициалами скрылся Михаил Онисифорович Петухов, тоже выпускник Школы и тоже причастный к музыке.) Его заметка — отклик на очерк Стасова о Мусоргском, когда смерть композитора оживила и самый его образ в умах современников. Конечно же Мусоргский участвовал в церковном хоре юнкеров. И, конечно, проявил интерес к той музыке, которую пел.
Школа гвардейских подпрапорщиков — это не только классы, не только муштра, не только уроки танцев и фехтования. Это и экскурсии — то в Зоологический музей, то в Академию художеств, для знакомства с современной живописью, то — на Охтенский пороховой завод с осмотром капсюльного заведения.
Братья Мусоргские учились превосходно. Всегда попадали в десятку лучших учеников. Год от году шло и повышение в звании. Здесь «Мусоргский-второй» шел след в след за «Мусоргским-первым»: подпрапорщик — ефрейтор — унтер-офицер — старший унтер-офицер. И год от году осень сменялась зимой, зима — весной… Летом их ждал военный лагерь в Петергофе. Они выступали в поход, ночевали в Стрельне, добирались до места.
Широкое пространство лагеря, плац, обнесенный рвами… Рядом — Александрия, место, где временами живала царская семья. Император Николай I не только наблюдал за учениями будущих офицеров, но иногда и сам, лично, командовал ими — и тогда приходилось двигаться ровными шеренгами, невзирая на дождь, лужи, кривизну местности.
Дни проходили в занятиях, но в воскресенье воспитанники могли брать отпуска — навещать знакомых и родственников, если таковые живали поблизости. Можно было проводить воскресное время и не выходя за пределы лагеря. Когда здесь учился Семенов-Тян-Шанский, он предпочитал день провести за научной книгой. О Мусоргском в школе известно немногое. Быть может, выходные дни и его заставали за книгой в руках?