Мусорщик
Шрифт:
Обнорский снова кивнул.
— Я ведь от своего предложения не отказываюсь. Невзирая на… э… э… некоторые трения, которые между нами были, я снова делаю тебе предложение.
— А что, собственно, вы можете мне предложить? — спросил Андрей. Цинизм Наумова просто ошеломлял: посадить человека в тюрьму и назвать это «некоторыми трениями»?
— О, Андрей, работы полно! — серьезно сказал Николай Иваныч. — Пока ты… э-э… отсутствовал, здесь многое изменилось. И стало совершенно очевидно, что жизнь выдвигает новые требования. Для того чтобы нынче делать дело, необходимо влиять на средства массовой
Обнорский слушал внимательно. Ничего нового в словах Николая Ивановича не было. Интерес вызывал тот азарт, с которым заговорил вдруг спокойный и уравновешенный банкир. Обнорский слушал и думал, что за словами Наумова кроются группы и группочки прикормленных журналистов, обозревателей и редакторов, готовых за деньги строчить хвалебные оды и фабриковать компромат… Но, видимо, этого Наумову уже мало, уже появилась потребность в собственных газетах и телеканалах… Да, с размахом шурует Коля-Ваня.
— Ну, так что скажете, Андрей Викторович? — спросил Наумов.
— Это интересно, — ответил Андрей.
— Безусловно. И, кстати, в материальном плане тоже.
— И как же это выглядит в материальном плане? Николай Иваныч засмеялся и сказал:
— Для начала полторы-две тысячи долларов. А?
— Нужно подумать, — сказал Обнорский.
— Подумай, конечно. Твое право. Но я тебе так скажу: такое предложение я ведь не каждому делаю. Многие сочли бы за честь. Со мной, Андрюша, хорошо дружить. Я, не скромничая, тебе скажу: в Питере я многие вопросы могу решить одним телефонным звонком. Да и не только в Питере. Так что лучше работать со мной, чем против меня. Ты понял?
— Да — ответил Андрей. — Я очень хорошо вас понял.
— Тогда что ж… тогда лети к своей Катерине Дмитриевне. Заметь, Андрей — один летишь! Без сопровождения, так сказать… Цени доверие. И — зла на меня не держи, не надо. Ежели бы ты с самого начала повел себя разумно, то ничего бы не было: ни Крестов, ни Тагила… Ну да ладно! Что теперь об этом? Кто старое помянет, тому, как говорится, глаз вон. Лети.
На следующий день Андрей Обнорский вылетел в Стокгольм. Он летел на встречу с женщиной, которая еще совсем недавно казалась ему самой желанной на свете… А что значит она для него сейчас?
Андрей задавал себе этот вопрос и не находил ответа. «Боинг» летел в Швецию и казался Обнорскому серебристой пылинкой над школьным глобусом. Пылинка неслась в потоке яростного весеннего солнца, а по воде Балтийского моря мчалась ее огромная черная тень.
Он не стал предупреждать Катю о своем приезде. В аэропорту Арланда он взял такси, назвал Катин адрес. Водитель-югослав спросил, нет ли у него икры? А водки?… Жаль.
Катин «сааб»
А был только сон, или жизнь, похожая на сон… Или, может быть, все это было, но не с ним, а с каким-то другим человеком. Похожим, очень похожим на него, но все-таки не с ним.
Андрей тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли, если только можно было назвать это мыслями.
Потом он услышал звук открывающейся двери, перевел взгляд на дом… На пороге стояла Катя. Она стояла в махровом халате, с влажной после душа головой. Обнорский замер. Он смотрел на Катю и пытался понять: что ждет он от этой женщины?
— Что же ты встал, сочинитель? — спросила она. — Проходи.
Он сделал несколько шагов. Он приближался к Кате, но не становился ближе. Он подошел, поставил на пол сумку и наклонился к Кате. Ощутил запах волос и кожи. И бешеное сексуальное желание… «Вот чего я жду от этой женщины», — с цинизмом и издевкой над собой подумал Андрей. Самое страшное заключалось в том, что это была правда.
Он захлопнул дверь, обнял Катю и приник к ней губами. Она ответила, подалась вперед. Запах чистого тела пьянил. Обнорский взялся за белоснежные отвороты халата, но Катя вдруг оттолкнула его и сказала, криво улыбаясь:
— Нельзя… сейчас нельзя. Мы не одни.
— У тебя гости? — спросил он.
— Возможно, не у меня, а у тебя…
— А я никого не приглашал, — ответил он, нахмурясь.
— Бывают гости, Андрюша, которые приходят без приглашения.
— Понятно, — сказал Обнорский. — Только называется это по-другому. Ну, и где же он? Тот, что хуже татарина.
— Она, — поправила Катя. — Она в ванной.
Только теперь Обнорский услышал звук льющейся воды в глубине дома и даже напевающий женский голос.
— Интересное кино, — сказал Обнорский. — В бой, значит, вступил женский батальон?
— Вступил, Андрюша, вступил…
— А молода ли наша гестаповка?
— И молода, и красива, — ответила Катя, лукаво улыбаясь. — Кстати, твоя бывшая подружка.
— Не понял, — ответил он и помотал головой.
— Скоро поймешь, — интригующе сказала Катя. — Ну, проходи же… что мы в сенях-то?
Они прошли в холл, сели в кресла напротив друг друга. Звук воды в ванной здесь стал слышен несколько громче. А пение смолкло. Катя сидела, придерживала рукой халат у горла и рассматривала Андрея. Ему показалось — с грустью.
— Постарел ты, Андрюша, — сказала Катя через несколько секунд.
Он пожал плечами, улыбнулся и ответил:
— Зато ты такая же.
— Это только кажется, — сказала она, и теперь он уловил несомненную грусть.
Стихла вода в ванной комнате. И снова послышался напевающий женский голос. Обнорский напрягся: что-то знакомое, очень знакомое было в интонации этого голоса. Женщина пела по-английски… Обнорский прислушался, хотя в этом и не было особой необходимости, потому что голос он узнал сразу.