Муссон
Шрифт:
Невозможно было не узнать его пухлое тело и золотую цепь, державшую голубую кефию. Дориан гнал верблюда во весь опор.
Он обгонял множество турок, в том числе высших начальников, не обращая на них внимания: как гепард за газелью, он гнался за своей добычей.
— Брат! — кричал он, догоняя гнедого. — Подожди! Постой! У меня есть для тебя кое-что.
Заян оглянулся. Ветер сорвал с его головы покрывало, взлохматил темные волосы и бороду. Ужас окрасил лицо Заяна в цвет прогорклого верблюжьего жира, когда он увидел за собой Дориана с длинной кривой саблей
Парализованый страхом, Заян аль-Дин вцепился в луку седла, не отрывая взгляда от Дориана, который подъехал к нему сбоку, высоко занеся кривой ятаган. Заян вдруг с криком разжал руку и упал с седла.
Он ударился о землю и покатился, как камень, по крутому склону, пока не остановился и не замер пыльной кучей, как ворох старой одежды.
Дориан развернул верблюда и остановился над ним. Заян встал на колени. Лицо его побелело от пыли, одна щека была ободрана. Он посмотрел на Дориана и взмолился:
— Пощади меня, аль-Салил. Я отдам тебе все.
— Брось мне копье, — крикнул Дориан Батуле, не отрывая взгляда от жалкого лица Заяна. Батула повиновался. Дориан опустил острие и приставил его к груди Заяна. Заян заплакал, слезы проделывали бороздки в пыли, покрывшей его лицо.
— У меня есть лакх золотых рупий, брат. Он твой, если ты пощадишь меня. Клянусь.
Его губы жалко кривились и дрожали от страха.
— Помнишь Хасана из прохода Пестрой Газели? — мрачно спросил Дориан, наклоняясь в седле и глядя ему в глаза.
— Прости меня! — закричал Заян. — Я сделал это в пылу битвы. Я был сам не свой. Прости меня, брат.
— Я бы хотел коснуться тебя. Тогда я отрезал бы тебе яйца, как ты — моему другу. Но скорее я притронусь к ядовитой змее.
Дориан плюнул в пыль.
— Ты не заслуживаешь чистой смерти от копья, но я милосерден и потому дарую тебе такую смерть.
И он нажал на копье, блестящее острие которого упиралось в грудь Заяна.
И тут Заян спас себе жизнь. Он нашел единственные слова, способные отвести от него неумолимый гнев Дориана.
— Именем нашего отца! Ради любви аль-Малика пощади меня!
Выражение лица Дориана изменилось, взгляд дрогнул, и он на дюйм отвел острие копья.
— Ты просишь суда отца, которого предал. Мы оба знаем, что это должна быть удавка палача. Если ты предпочитаешь такую смерть чистой смерти, которую предложил я, да будет так. Я дам ее тебе.
Дориан поднял копье и поставил его древко в кожаное гнездо за пяткой.
— Батула! — крикнул он и, когда копьеносец подъехал, приказал: — Свяжи этому пожирателю свинины руки за спиной, а на шею надень петлю.
Батула слез с седла, быстро связал Заяну руки и набросил на голову петлю. Конец веревки он передал в руки Дориану, и тот привязал его к луке седла.
— Встать! — рявкнул Дориан и дернул за веревку. — Я отведу тебя к принцу.
Заян дернулся вперед и побрел за верблюдом Дориана. Однажды он потерял равновесие и покатился по земле, но Дориан не придержал верблюда и даже не оглянулся, и Заян в рваной одежде, со сбитыми коленями, снова встал. Не прошли
Принц Абд Мухаммад аль-Малик во главе своей свиты въехал в Маскат. Горожане и придворные калифа аль-Узара ибн-Якуба отворили ворота и вышли встречать его. Они рвали на себе одежду, посыпали себя пылью и пеплом в знак раскаяния и склонялись перед его конем, умоляя сохранить им жизнь, клялись в верности и приветствовали как нового калифа Омана.
Принц бесстрастно сидел верхом — величественная, благородная фигура, но когда к нему явился визирь его брата Якуба с грязным мешком через плечо, лицо аль-Малика стало печальным. Он знал, что в мешке.
Визирь вытряхнул мешок в придорожную пыль, и к ногам лошади принца подкатилась отрубленная голова Якуба и посмотрела на него тупыми остекленевшими глазами.
Седая борода калифа была грязной и спутанной, как у уличного нищего, и мухи жужжащим облаком садились на его открытые глаза и окровавленные губы.
Аль-Малик печально посмотрел на голову брата, потом на визиря и негромко заговорил:
— Ты ждешь, что одобрю убийство моего брата и то, что ты притащил сюда этот скорбный предмет? — спросил он.
— Великий повелитель, я хотел обрадывать тебя.
Визирь побледнел и задрожал. Аль-Малик жестом подозвал шейха племени авамир, ехавшего рядом с ним.
— Убей его!
Шейх наклонился в седле и ударом сабли разрубил голову визиря до подбородка.
— Обращайтесь с телом моего брата достойно и подготовьте к погребению до захода солнца. Я буду молиться за его душу, — сказал аль-Малик. Потом он посмотрел на склонившихся жителей Маската. — Ваш город теперь — мой город. Его жители — мои люди, — сказал он. — По моему указу Маскат не подлежит разграблению. Его женщин мое слово защищает от насилия, а его сокровища — от грабежа. — Он поднял правую руку, благословляя, и сказал: — После того как вы принесете мне клятву верности, все ваши прегрешения и преступления против меня будут прощены и забыты.
И он въехал в город, прошел во дворец и воссел на Слоновий Трон Омана, вырезанный из огромных слоновьих бивней.
Сотни знатных вельмож просили приема у нового калифа и сотни важнейших государственных дел ждали его внимания, но одним из первых, за кем он послал, был шейх аль-Салил. Когда Дориан простерся перед троном, аль-Малик сошел с него, поднял Дориана и обнял его.
— Я считал тебя мертвым, сын мой. Но когда увидел твое знамя над рядами воинов масакара, сердце мое запело от радости. Я перед тобой в долгу и никогда не узнаю, насколько велик этот долг: если бы ты не привел под наши знамена племена севера, битва могла бы закончиться совсем иначе. И я не сидел бы сегодня на Слоновом троне.