Мусульманский батальон
Шрифт:
…Кабул, погруженный во тьму, привычную для себя, вековую, столько проглотил в эту ночь трассеров, выстрелов, автоматных и пулеметных очередей, уханий гранатометов, раскатных выстрелов пушек и орудий, разрывов гранат, брызг расплавленного разящего металла, снопов косящего огня — что содрогнулся подлунный мир. И раненные осколками, пулями, огнем опаленные и обгорелые бойцы и солдаты все поступали и поступали. Их латали, зашивали раны, а следом сбрасывали в тазы, без всякого уважения к омертвелому мясу, ненужные части — фрагменты рук и ступней.
Одни из первых погибших при штурме дворца, первые «ноль двадцать первые» в афганской войне: полковник Кузнеченков, спасавший Амина, и полковник Бояринов, порывавшийся его, Амина, убить, — лежали в морге. Рядом. Геннадию Бояринову посмертно присвоили звание Героя Советского Союза. И Виктора Кузнеченкова, тоже посмертно, отметили
Сын Виктора Петровича Кузнеченкова закончил Ленинградскую военно-медицинскую академию имени Кирова и стал военным врачом. На кафедре военно-полевой хирургии его учил профессор, доктор медицинских наук полковник Алексеев, который за Афганистан «заслужил» только грамоту с тремя ошибками. Правда, на международном симпозиуме «Медицина катастроф», проходившем в Италии, Папа Римский за самоотверженность при спасении людей в экстремальных условиях в дни католического Рождества вручил ему символический «Пропуск в рай». Как видим, награда своего героя не нашла — Анатолия Алексеева обошли правительственным вниманием, но под пристальным вниманием кагэбэшников он находился долгие годы. Для начала его подвели к мысли — все хорошо забыть и «петь» с голоса официальной пропаганды, отстаивая версию о перевороте и смерти Амина, как деле рук самих афганцев, свершивших справедливый суд над тираном. А однажды ему вообще поставили в укор, почему-де он спасал Амина — врага…
К журналистам Анатолий Владимирович относился скептически и избегал с ними встреч не столько потому, что его когда-то «страшно» предупредили, сколько из-за большого недоверия к ним и их мажорным россказням о проявленных чудесах храбрости при взятии дворца. Те, кто тогда брались за перо, замученные до самой смерти идеологией развитого социализма, в уютном согласии со своим мировоззрением считали для себя справедливым и подавали это читателям, что жестокий диктатор, которым и был Амин — это аксиома, и нет предмета для дискуссий, — должен издохнуть как собака. И дети, его отпрыски, такие же, и того же заслуживающие. Яблоко от яблони далеко не падает.
«Ничего более жуткого и кошмарного, ничего более позорного я в своей жизни не переживал. Здоровенные бугаи, вооруженные по горло самым современным оружием, спокойно снарядились убивать вальсирующих на балу людей, и в боевой лютости, настигнув их, уже отравленных ядом и полуживых, добивали в упор — во имя надуманной „высшей цели“. Не щадя при этом ни детей, ни женщин. Убивали хрупкие розовые комочки, в страхе прижимавшиеся к груди своих беспомощных, поверженных отцов, на их глазах убивали невинных, целомудренных крох.»
Эти слова принадлежат совестливому человеку, военному врачу, пережившему кошмар «Варфоломеевской ночи Кабула», — полковнику запаса Анатолию Владимировичу Алексееву.
Врачам Коноваленко и Шанину повезло больше. Они спрятались в первой попавшейся комнате и, когда вбежавшие к ним бойцы закричали: «Русские есть? Выходи!», тут же откликнулись: «Да, есть». «Ну, наконец-то, мы вас нашли, — обрадовались неизвестные. — По всему дворцу ищем. Нас перед штурмом ориентировали: имейте в виду, там могут быть наши в белых халатах». О других, «не в халатах», у перепуганных насмерть врачей не поинтересовались. Генерал Дроздов, благословляя Шарипова на штурм «по своей линии», наказывал поберечь капитана и женщину, выполнявших якобы спецзадание. Наших, советских. Но больше — своих, внедренных загодя и прошедших курс «молодого бойца» в аудиториях КГБ. В воспоминаниях дочери Салеха Зерая отмечается новая деталь — по ее словам, в тот драматический день, 27 декабря, во дворце Тадж-Бек, помимо узбекских поваров, находилась некая русская женщина. «Когда жена Амина показывала нам дворец, мы столкнулись с русской блондинкой в коридоре, — вспоминала она. — Супруга Амина сказала, что эта русская женщина проверяет пищу, которую готовят афганские повара для Амина». Эти слова говорят о том, что Хафизулла Амин больше доверял агентам КГБ, чем своим соотечественникам.
Хотелось бы узнать, любопытства ради, какой партийный стаж был у этой «русской блондинки», не более того. Даже имени ее не надо: ведь очевидно, что она — «мадемуазель Талебова».
А то, что данная «мадемуазель» состояла на партучете в Первом главном управлении, — и так понятно: они, «мокрушницы», все были из одной норки…
Глава четвертая
ЛЕГКИЙ БОЙ — ЛУКАВ И ЛЖИВ…
27 декабря 1979
В пределах же Афганистана, в той его части, где человек военный шастал с ружьецом в руке, бушевали далеко не парламентские страсти. Сквозь рокот бронированных чудовищ — вразвалку ползущих боевых машин, извергающих алчно смертоносный раскаленный металл, сквозь пожарища и едкий дым, в растерзанном пространстве рвущихся снарядов, прерванных жизней, разорванных тел и убитых сердец — направлялись, отряжались, устремлялись, выступали, набегали, двигались, продвигались, перемещались, трусцой и перебежками, переползали, пластались к земле, вгрызались в нее, оберегая себя от пуль, солдаты. Мокрые насквозь, грязные, в касках и бронежилетах, автоматы — с досланными в патронник патронами, гранаты — с вкрученными запалами. Их руки слепо разрушали вечность покоя и мира. У рта и в глазах — почти звериная печаль и настороженность войны. В ушах два свиста — контузии и свинцовой метели. Она, вьюга, день и ночь окутывала солдата, канувшего в нее на дело, порой — правое, порой — лихое.
Не время им было вещать с трибун. Набат гудел. Их призвали к оружию, и они поверили: вулкан заполыхал, пурпурное знамя коммунизма зацвело, зареяло над всем миром! Но была ему угроза: там, за горой, за ущельем, прятался враг, пытавшийся поставить зеленое знамя Пророка на службу своим недобрым целям. Схлестнулись стяги…
«Я — есмь!» — скажет война…
«Будь!» — роковая отповедь… На очень долгое время.
Присутствие в Афганистане продолжится: с 15.00 местного времени 25 декабря 1979 по 10.00 местного времени 15 февраля 1989 — девять лет, один месяц, девятнадцать дней и девятнадцать часов.
Всего: 2238 дней.
Пока судили-рядили, как и когда начинать войну — это уже был третий перенос атаки, — полковник Колесник распорядился за пятнадцать минут до начала штурма группе капитана Сахатова выдвинуться на санитарном автомобиле «УАЗ-452» к своему объекту. Что и было исполнено «в срок и четко», под покровом темноты и маскируясь, насколько это было возможно, в складках местности. «По-разведчески» — почти бесшумно, если не брать в расчет ровного урчания отечественного «бусика». Начало выходило вовсе даже неплохим. Однако, проезжая подле расположения третьего батальона и наблюдая за вражеским станом, бойцы увидели, что в батальоне вроде бы как объявлена тревога. Суеты многовато, да и в позах командирских выражалась особоя дерзость: в центре плаца, широко расставив ноги, стоял афганский комбат и куражился — руками размахивал, кричал что-то. Личный состав, понукаемый окриками офицеров и частым обращением их к «всевышнему и милосердному», расхватывал оружие и боеприпасы. А это дело ой как не понравилось ни капитану, ни старшему лейтенанту Джамолову, ни парням со стороны — снайперам из КГБ, ни водителю нашей машины.
Оценив суетность и тщету противника, Сахатов принял достаточно авантюрное решение: захватить командование 3-го пехотного батальона — чтобы тот не командовал так рьяно и не кричал так дико. Двигаясь на полном ходу, автомобиль внезапно остановился возле афганских офицеров, и уже через считаные секунды их комбат лежал, прижатый лицом к неприбранному полу чертовски некомфортного автомобиля, который ринулся вперед, оставляя за собой шлейф пыли и утраченные надежды сынов-афганцев когда-нибудь свидеться со своим отцом-командиром. В первые секунды солдаты батальона даже не поняли, что произошло. А потом открыли огонь вслед удаляющейся машине и бросились трусцой вдогонку. Преодолев арык, Сахатов приказал всем, кроме снайперов (те продолжили выдвижение к своим объектам), спешиться и залечь. По команде ударили из всех стволов. Два пулемета и восемь автоматов спецназовцев оставили на поле боя убитыми многих из этих преданных Амину отчаянных ухарей. Рядовой афганской армии Рашид Седигзай не пал в бою, пережил лихолетье времен и может вспомнить, как начиналась дворцовая бойня и как начиналась война: