Мусульманский батальон
Шрифт:
Я на этом месте прервусь, хочу спросить военного пенсионера, полковника Эгамбердыева (в декабре 79-го старший лейтенант, заместитель командира 3-й роты по технической части), действительно ли так было, как описано у одного исследователя афганской войны: «Взбешенный коварством Джандада, Бахадыр Эгамбердыев при аресте несколько раз ударил его по лицу. Надавали пинков под зад афганскому офицеру и солдаты. Они отомстили ему за то, что во время посещений „мусбата“ он вел себя высокомерно и, не зная, к чему придраться, заставлял спецназовцев мочиться сидя». Если он, офицер, ударил несколько раз по лицу другого офицера: плененного, попранного, и позволил солдатам, своим подчиненным, вершить холопскую расправу над покоренным офицером, пиная его ногами, тогда мне ясно: он, Эгамбердыев, — форменный советский офицер кырдым-бырдымского замеса.
А исследователю поясняю: уж коль мусульман собрали воедино, и готовили их нести охрану в условных шатрах, и на время встать под зеленые знамена Пророка, и в подчинении быть по роду службы у истовых правоверных
И обывателю растолкую пользу «процесса мочеиспускания вприсядку» на бытовом уровне: в таком положении предотвращается образование налета мочевого камня; вот почему у представителей магометанства практически не встречается простатита и вытекающих из него последствий, и, как результат, — долгая половая жизнь. Дело-то хорошее — а кто не жаждет этого «постельного долголетия», так чего по морде кулачищами-то стучать и лупить по носу до крови за уроки учтивости и физиологии тебе во благо?..
Не надо допытываться у меня, на чьей я стороне. Ни на чьей, когда касается этих двух офицеров разных армий. Советского офицера Хабибджана Холбаева я знаю по Чирчику, и наше знакомство с ним — шапочное. Афганского офицера Сарби Джандада я знаю по Одессе, мы учились на параллельных курсах в военном училище. В него была влюблена Таисия Николаевна — куратор нашего самодеятельного театра, а проще — драмкружка, терзалась, наверное, женщина, когда он уехал доучиваться в Рязань. И наше знакомство с ним тоже шапочное. Майору Джандаду сказали — убей Тараки, и он образцово исполнил приказ. Майору Холбаеву сказали — убей Амина, и он исполнил приказ так же образцово.
Холбаев чтим на своей родине — в Узбекистане — как национальный герой. Чтим на своей родине, в Афганистане, и Джандад. Он был врагом в том бою — для нас, советских… Задумайтесь и ужаснитесь: Сабри Джандад нам враг по одной-единственной причине, что является командиром подразделения и добросовестно исполняет долг, предписанный ему принятой присягой на служение и верность родине. Он — командир той воинской части и той страны, которая не находится в состоянии объявленной войны с Советским Союзом. А стало быть, о каких врагах вообще может идти речь? Он не вынашивал коварных планов нападения на присыпленных и больных и под покровом ночи не приказал убивать детей — советских солдат, а походя, и женщин, и их младенцев. Тогда встает закономерный вопрос: так кто же кому враг? Джандад нам враг или это мы ему враги, преисполненные коварства подлецы? Враги его солдатам? Враги его народу? Что сказал «товарищ Сталин» о «товарище Гитлере», когда германские полчища, без объявления войны, вторглись на территорию СССР? Правильно, он очень плохо сказал об Адольфе… Пугающие аналогии, да? Возможно. А возразить мне, если по-честному и без зауми «квалифицированных поденщиков» от идеологии правящего класса, и нечем…
Для своих солдат, женщин и детей, он, майор Сабри Джандад, командир президентской гвардии, был спасителем, и благодарность их пожизненна и нетленна. Именно он, Джандад, заслышав первые выстрелы, лично переносил немощных детей с матерями в относительно надежное укрытие. Дочь министра, Наджиба, пережившая трагедию той ночи, в 2009-м рассказала, в каком состоянии они были в тот вечер налета и захвата: «Мне было одиннадцать, брату — двенадцать лет. А мама была беременна, на седьмом месяце. Нас в обед чем-то накормили, и мы не могли стоять на ногах. Я помню, как мама постаралась увести меня и моего брата и говорила: „Не засыпайте, я не смогу вас тащить“. Нас спрятали под лестницей…»
О наших же бойцах Наджиба высказывалась так, что повторять не хочется. И дело здесь не в личном мнении. Слова ее о нас — глас народа. Не выскрести из памяти людей ни благодарности к Сабри Джандаду, ни ненависти к нам…
Терзайте себя, если вам в охотку: за кого вы горой, кто из них вам любезен или любезней. Я же не спорщик здесь с вами. Давным-давно определился, после отслеженных трагических участей захваченных и превращенных в развалины изб и хатенок, домов и дворцов, крепостей и замков, фортеций и цитаделей, соборов и церквей, храмов духовности и храмов духа человека. Для себя я так определился: отдающий наказ — виноват, и презрен он! Если приказ тот, по сути, преступен и направлен против человечности…
В диком ущелье, стоя на камне-валуне у края бешеного потока кричащих горных вод (мы были на отдыхе с семьями в горах Чимгана), Хабибджан сказал: «Поэтический ряд джандадовых строчек, как последнее слово его перед казнью, я записал по памяти и сберегу их — правда, бог знает зачем. Есть в том какой-то справедливый резон и завет. Он мне давно открылся, и я им ни с кем не делюсь… А тогда что-то толкнуло меня, и я повернулся. И в ту же самую долю секунды обернулся Джандад. Мы оба горько усмехнулись и подняли в прощальном приветствии раскрытые руки. Я попросил десантников не связывать Джандада.
Уводимый Джандад оказался в створе отдаленного минарета, напоминавшего стоящую с ношей на голове женщину. И ноша эта, споткнувшись, завалилась и низверглась с высоты вниз, и вот-вот, еще миг, еще мгновенье, и падет на Джандада, и „в садах парадиза“ станет на одного посетителя больше. Но этого Джандад еще не ведал, он гордо нес себя в… пустоту под названием „в никуда“… Все раздумываю и мозгую, ни с кем не делюсь, конечно, но думаю: а правильнее ли было его отпустить?..»
Амина сносили на погост, и родные не смели причитать. Джандада готовили к погосту, и в темнице ему подбирали ненаселенную камеру в глухом отдалении, откуда крики истязаемого не доносятся. Бояринова покрыли простыней, и врач выдохнул по-латыни что-то свое, но понятное всем…
Руководитель операции «Шторм» полковник Василий Колесник: «Посол Табеев одним из первых нас поздравил и доверительно сообщил, что готовятся представления к награждению, и он знает, что будет много высоких наград, включая Героев Советского Союза.»
Пророчество посла по поводу орденов подтвердится. Пока Андропов будет принимать мучительное решение о награждении своих людей-чекистов, уличенных в мародерстве, о чем стало известно членам ЦК и что на четыре месяца отсрочило подписание Указа, часть батальона «мусульман» подлежала расформированию. После оглашения (в закрытом режиме) Указа «награды пойдут искать героев». А это: 283 человека — медали «За боевые заслуги» и «За отвагу», 7 — орден Ленина, 30 — Боевого Красного Знамени, 43 — Красной Звезды. Руководителю операции Василию Васильевичу Колеснику присвоят звание Героя, его заместителю подполковнику Олегу Ульяновичу Швецу вручат орден Боевого Красного Знамени. Уж из каких соображений руководство Главного разведуправления пойдет на поводу «испепеляющей честности» КГБ и последует их примеру, трудно сказать, но всем представленным к орденам снизили ранг награды на одну ступеньку. Не пощадили и представленных к званию Героя. В итоге в батальоне — семь орденов Ленина (майор Холбаев Хабибджан Таджибаевич, капитан Сахатов Мурад Таймасович — полковник Колесник представлял его лично к званию Героя Советского Союза, капитан Джамолов Ашур, старший лейтенант Байхамбаев Махамоджон Каримович, старший лейтенант Праута Василий Максимович, старший лейтенант Шарипов Владимир Салимович, лейтенант Турсункулов Рустамходжа Турдихуджаевич). И ни одной Золотой Звезды. В роте Шарипова: один орден Ленина, пять — Боевого Красного Знамени, двенадцать — Красной Звезды, медали…
И по поводу деликатного — мародерства — представилась возможность поговорить с офицерами батальона. Сошлюсь «на интервью» с Шариповым — с ним было меньше церемоний и недосказанностей.
Спрашиваю у Владимира Салимовича:
— А как квалифицировать трофеи и мародерство? Зачин, конечно, ясный: больной лейтенант — пьяный лейтенант, пьяный полковник — больной полковник. Но, однако?
— Скажу, чего никогда не скрывал. Случилась довольно неприглядная история, главную роль в которой сыграло тщеславие и болезненное самолюбие одного-единственного человека. В «мусбате» был секретарь партийной организации — старший лейтенант Рашидов Анвархон Ганеевич. Офицеры его откровенно недолюбливали, относились к нему с неприязнью — и не потому, что являлся парторгом; такой уж он был неприятный человек. 27 декабря непосредственно в боевых действиях не участвовал, но медалью его все же наградили. Партиец обиделся: вон, дескать, даже солдатам ордена дают, а я все же офицер! После штурма по дворцу прошлись люди из комитета госбезопасности и выпотрошили все сейфы и ящики в поисках важных документов. На пол вместе с бумагами летели и афганские деньги. Оказавшиеся рядом солдаты и офицеры набили этими экзотическими бумажками карманы, сами еще толком не зная, понадобятся они им или нет. Эти трофеи брали все. Оказавшись в стороне от места событий, «партийный вожак» ничем разжиться не смог и, разволновавшись по этому поводу, попробовал выклянчить немного афгани у офицеров, вернувшихся из боя. Реакция оказалась довольно резкой: один из сослуживцев со злорадной улыбкой сжег на его глазах пачку денег… Парторг глубоко обиделся и написал рапорт с изложением «аморалки». Бумага попала куда надо и сработала как надо — пересмотрели представления, внесли коррективы в сторону «понижения мужества и проявленного героизма»… Передо мной, ничего, кроме сквозной дырки в левом бедре, из Афганистана не вывезшим, потом долго извинялись: «Ты уж прости, Володя! Мы совсем забыли, что тебя от дворца сразу в посольство отвезли с ранением. А так бы хоть один Герой Советского Союза в батальоне был. Э-эх!»