Мутанты
Шрифт:
Бабка порылась в сундуке и вдруг вместо ладана извлекла белое свадебное платье по моде сороковых годов. Изрядно пожелтевшее уже, слежавшееся, но крепкое, и если постирать да отгладить, еще надеть не стыдно.
– Ой, а это что такое? – удивилась Оксана. – Какое красивое было!
– Ни разу не надёванное… Оно, конечно, если в порошке отпарить да постирать – ничего, и под венец можно. Хочешь, подарю?
– Сама как же? Вдруг у дедушки тоже в голове прояснится? И жениться захочет?
– Это у него прояснится? Да его хоть искупай в йоде! Нет уж, видно, не надеть мне белого платья!
– У меня свое есть! – Оксана достала из медицинского баула свадебное платье. – С собой прихватила, на всякий случай. А вдруг? Правда, формалином разит и йодом закапано. Но с изнанки, так не видать.
Старуха благоговейно взяла ее платье, вытянула губки:
– Полудурки же они! Ничего не понимают в женской красоте! Тебя нарядить – принцессой будешь!
– Они другое только и понимают! – И прикинула на себя бабкино платье.
– Это они понимают! Еще как понимают, кобели! Чуть что – заводили носом…
– Говорят, горб можно на печи полечить, – сказала Оксана. – Разогнуть мужика, придавить к горячим кирпичам и подержать. Народный метод лечения. Позвоночник разглаживается, как тряпка.
– Ну?! Не слыхала ! А что? Можно попробовать. И еще йодную сетку…
– Если на все тело, то и мертвого поднимешь.
– Испыток не убыток, – одобрила бабка и бросила в таз свое свадебное платье, – хуже не будет, если к кирпичам… Может, и твое постирать?
– Примета плохая…
– А я не верю в приметы. Пойду в баню, воды нагрею…
Оксана постучала каблучком по полу, позвала завлекающе:
– Юрко, а, Юрко! Хочешь на печь? Я тебя разгибать буду. И отогревать. Тыала хотун?
– Хотун, – отозвался тот. – Окосана, ты большой шаман, великий. Но йодную сетку на все тело, это же щекотно…
Сова рот прикрыла рукой, прихватила таз и покинула хату…
Джон подъехал на инвалидной коляске к таможне. Народ свободно валил в обе стороны, волоча за собой сумки на колесиках, тележки, тачки, нагруженные товаром. Колонны грузовиков, сигналя, беспрепятственно проносились туда-сюда, и никто не удосуживался даже посмотреть вверх, где развевались государственные флаги. И только один Джон глядел в небо, потому что ему ничего не мешало. Неподалеку от КПП он подобрал картонную коробку, оторвал крышку и, сделав надпись на трех языках, повесил себе на шею. А саму коробку поставил у ног и, дабы скорее овладеть речью, довольно разборчиво и с восторгом повторял пока что всего несколько фраз:
– Помогите человеку без гражданства! Меня зовут Ваня! Контрабандисты его не замечали, однако все-таки кто-то бросил яблоко. Он схватил, вытер о штаны и стал есть, взирая на голубей, которые оккупировали пространство в пустых глазницах башни. Не зная нужных слов, он выражал восторг теми, которые уже выучил:
– Подайте раненому! – И махал птицам. – Я русский Ваня!
Тут на таможне появился Дременко. Он шел навстречу людскому потоку, толкаемый отовсюду, показывал всем и каждому батьковские
– Сэр Джон! Вы же слышали, батько Гуменник обещал меня в Раду назначить!
Джон узнал его, обрадовался и счастливо сообщил:
– Меня зовут Ваня! Я человек без гражданства!
– Батько обещал назначить! – Тарас Опанасович потряс штанами. – А его убили! Вы меня понимаете? Можете подтвердить?
Американец согласно закивал, но поддержать тему – словарного запаса не хватало. И получилось то, что получилось:
– Пожертвуйте на пропитание! Я русский Ваня! Дременко бросил ему монету и показал галифе:
– Батьку Гуменника вбылы! А вин дав обицянку прызначиты мене депутатом. Вы же ж чулы, мистер Странг!
Джон еще совсем не понимал местных диалектов, поэтому в ответ лишь улыбался и произносил комбинации из знакомых слов:
– Подайте человеку без гражданства! Тарас Опанасович беспомощно огляделся:
– Гей, люды!… Хто поручиться? Батько пообицявся, а його вбылы…
И пошел опять наперекор потоку.
На этой стороне больше никто не подавал, поэтому Джон вместе с колонной машин переехал в сопредельное государство и снова установил емкость для подаяния.
– Помогите нуждающемуся человеку без гражданства! – постепенно усложняя фразы, осваивал он великий и могучий язык. – Я москаль Ваня! Пожертвуйте на пропитание! Я очень люблю Россию!
А ему все равно не подавали, но не из скряжести, подлой жадности или равнодушия. Просто машины и люди, устремленные в едином порыве, горбились под тяжким грузом товара и не могли поднять головы, чтоб посмотреть вокруг себя. Но Джон ничуть не отчаивался, ибо испытывал ни с чем не сравнимое чувство свободы.
Он снова переехал через контрольную зону со своей коробкой и протянул руку:
– Я хохол Ваня! Человек без гражданства хочет кушать. Я очень люблю Украину!
Но и в бане Курову поспать не дали. Он проснулся от парной жары, хотел возмутиться и увидел Сову, которая самоуглубленно стирала что-то в ванне, заполненной мыльной пеной. И сама разрумянилась, раздобрела и распарилась, как зачерствевшая горбушка белого хлеба на пару. Старый партизан сразу же заподозрил неладное: бабка наверняка затеяла стирку, чтоб его соблазнить, но не удержался от своих привычек, осторожно встал и, зайдя с тыла, схватил ее за бока. Так, без задней мысли, чтоб испугать и повеселиться. Но тут же получил мокрой тряпкой по физиономии.
– Ты чего это такая неласковая? – утираясь, спросил он.
– А вот женись на мне, тогда и ласковая буду!
– Ты что, на закате-то лет? Народ смешить. Невеста!
– В грехе с тобой больше жить не стану! – заявила Сова. – Вон, говорят, даже крестник твой законным браком сочетался с Тамаркой. И сейчас она Волкова стала. Внука женим! А сами холостые… Нет, вот постираю – и границу восстановлю!
– Старые мы, нам скоро скважины под стеной пробурят. А ты вон куда собралась!
– А рано мне еще в скважину, потому как замужем не была! Одного разу никто не взял! Покуда не выйду да не поживу всласть, ни за что не умру!