Мужчина без чести
Шрифт:
Эдвард резко втягивает воздух, которому, по какой-то невиданной причине, нет доступа в легкие. И снова, снова — в панике желая получить хоть один вдох. Его трясёт куда хуже, чем в обычной лихорадке, и нежный голос со своей обладательницей это замечает.
Становится мягче. Нежнее становится.
— Любимый, — зовёт, подкрепляя впечатление лёгким прикосновением губ к его пылающему лбу, — любимый, всё в порядке. Успокойся, и будет легче. Сейчас будет.
Маленькие пальчики уже на его шее. Они холодные, что добавляет дрожи, но зато привлекает внимание сознания. Они гладят
И вскоре спазм правда отпускает. Вопрос только, надолго ли?..
Эдвард делает рваные, недостаточные для заполнения легких вдохи-выдохи, тщетно стараясь надышаться, закашливаясь и вспоминая… с каждым телодвижением, с каждым не проходящим внутрь глотком кислорода.
Видит словно с другой стороны свой сон. С наблюдающей.
Черный пиджак, взлохмаченные волосы, одеревеневшее лицо и горящий синим пламенем взгляд. А ещё спущенные брюки и расстёгнутый, отброшенный в сторону ремень. Его металлическая пряжка, кажется, отражает происходящее: ритмичные движения хозяина куда-то… в кого-то… раз, затем другой, затем ещё…
И снова всхлипы. Снова стоны. И какой-то странный, едва ли не немой крик.
ЕГО…
Вместе с осознанием полной картины становится понятен и клубок иголок внизу. И как бы такое не казалось невозможным, как бы не казалось безумным и неправильным, как бы не сводило с ума, а факт отрицания невозможен. Иглы очень красноречивы. И очень болезненны.
С отвращением к Эдварду приходит тошнота. Он едва умудряется вырваться из рук, которые держат, дабы склониться вниз. С каждым спазмом все больнее и больнее там. Словно бы эти два места как-то взаимосвязаны.
— Хорошо, все хорошо, — шепчет ещё не исчезнувший голос, придерживая его голову, — правильно, так будет легче, тише…
А позывы всё не кончаются. Отвращение, наверное, ужас, мёртвой хваткой вцепившийся в желудок, не позволяет ему занять своё прежнее место и прекратить рвоту. Мужчине снова не хватает воздуха.
На мгновенье ласковые пальчики исчезают, оставляя его. Страшное отчаянье, грозящее перерасти в истерику, приходит следом. Словно бы только и ждало…
Вокруг теперь пахнет не только рвотой, но и чем-то ещё. Чем-то теплым… мочой?
Но вот они уже здесь. Снова здесь — рядом. С чем-то мокрым и холодным. С чем-то, что призвано помочь по словам их обладательницы. Спотыкаются лишь на мгновенье, видимо, услышав тот самый запах, но потом отметают размышления. Всё снова как прежде.
…Сперва от холода Эдварду становится лишь хуже, но потом первое ощущение притупляется вторым, более расслабляющим. То, что прекращается тошнота, — уже достижение. Уже легче. Теперь не так больно…
Поворачивая голову так, чтобы спрятаться на коленях обладательницы волшебных сострадательных пальчиков, он закрывает глаза, делая глубокий вдох и маскируя ненавистный «аромат» двух самых ужасных запахов на свете.
Это Белла. Или это создание пахнет как Белла. В любом случае манговый гель вперемешку с ароматом свежих простыней, с которых она только что встала, куда лучше мочи и рвоты. И куда приятнее.
Белла
— Я тебя люблю.
В этот раз сон не так желанен, как прежде. В этот раз Эдвард уже знает, чего бояться, и, как ни прискорбно признавать, знает правду случившегося. Всю. Целиком и полностью. Мужчина знает, что будет ещё место и отвращению, и страху — не только у Морфея, но и в реальности, где от этого никуда не деться. Но что-то подсказывает, что конкретно этой ночью, — и без того насыщенной донельзя, — пока маленькие пальчики жены будут прикасаться к его коже, истукан в чёрном пиджаке больше на горизонте не появится. И этого не сделает. Она не позволит.
Бeта Alex Tonx
С огромным нетерпением жду ваших отзывов! Чем больше комментариев, тем скорее пишется продолжение :)
========== Глава 3 ==========
Девятнадцатое ноября две тысячи седьмого года началось для Эдварда с лёгкого поцелуя Беллы после недавней жаркой ночи.
Девятнадцатое ноября две тысячи тринадцатого года — со вспышки в подсознании, до одури яркой и до боли знакомой картинки, где в широкой металлической пряжке ремня раз за разом отражалось происходящее в тёмном переулке.
В то утро он счастливо улыбнулся.
В это — закричал.
Не было разницы лишь в реакции Беллы — ни тогда, ни сейчас, — склонившись над ним, всё так же лежащем на белых подушках, она прошептала: «Я здесь».
Эдвард плотно сжал губы, стиснул руки под одеялом в кулаки и, унимая дрожь, завладевшую телом, всеми силами старался снова не разрыдаться. Преступное желание сквозило, казалось, в каждой мысли. Слёзы — единственное, чего хотелось. И те же слёзы единственное, что он пока ещё может контролировать.
Поведение жены, впрочем, контролю никак не способствовало. Поглаживая его волосы, лоб, щёки, она так нежно и так робко улыбалась, что эмоции отказывались соблюдать хоть какие-то рамки.
В ушах мужчины вместе с кровью так и стучало: «Если бы ты знала, если бы ты только знала…».
Но один плюс в таком положении всё же был — пока не знала, была здесь. Как только правда вскроется, исчезнет. Уж лучше с непониманием, чем с отвращением. Уж лучше пусть робко улыбается, но улыбается. Уж лучше пусть побудет рядом…
— Доброе утро, — будто читая мысли, зовёт она. Голос смешивается с воздухом, впитывает в себя звуки комнаты, наполняется реальностью.
Эдвард шумно сглатывает, жмурясь. Старается смотреть куда угодно, кроме как на девушку. Стены, потолок… с нового ракурса всё смотрится по-другому. Диван стал ниже или он? .. На полу! Точно, на полу. И подушка, и одеяло — всё рядом, всё сдернуто и постелено прямо на ковре. Сил затащить его обратно в новую постель у Беллы, видимо, не хватило.
— Ты хочешь ещё поспать? — прежнее приветствие, оставшееся без ответа, она старается не замечать. Задаёт новый вопрос. Всё с той же лаской. Преступной лаской, если судить по тому, на кого она направлена. — Сейчас только семь.