Мужчина и женщина

Андреев Юрий Андреевич

– А сейчас вроде бы семинарские занятия?
– И семинары, и консультации, и зачеты, и экзамены, и госэкзамены.
– Получите круглое пять. Красный диплом. Вкладыш. Подпись. Печать.
– Ах, мне бы теперь еще именное направление на работу!..
– Ладно, похлопочем.
– О, благодетель!..
– А что за повод был заняться теорией?
– Заметил все-таки мою обмолвку?
– А как же! Так знай, милый ты мой, что есть некто, Геннадий, весьма достойный молодой человек, который души во мне не чает чуть ли не с младших классов. Но мне-то он не люб: он мальчик, ему нужно быть за лидером, а мне самой нужен лидер, я сама хочу быть за мужем!
– Ну, и какой повод?
– Я же все-таки не каменная, не чурка!..
– Это уж точно!
–

И вот когда от его ухаживаний, от его рук зажглось во мне ретивое, тут-то я и решила познать, что именно зажглось и как надо этот пожар гасить. Так я и стала профессором-теоретиком. Но студентом на семинаре быть куда лучше!

Коротко ли - долго ли, но эта беседа заняла у нас добрый час, да ведь с какими ослепительными иллюстрациями!..

Разумеется, сослуживцы не могли не обратить внимания на чудесный расцвет Алевтины Сергеевны, которая в считанные недели стала удивительной красавицей по всем канонам славянской эстетики: белолица, черноброва, ясноглаза, высокогруда, улыбчива. Мудрая, как Василиса Прекрасная, она устроила так, что несколько раз ее встречал с работы на глазах у всех ее бедолага Геннадий - высокий, какой-то стерильно выутюженный блондин. Она даже познакомила нас, остановила меня, когда я спешил мимо них. Что же касается моих дезавуирующих усилий, то их даже искать не пришлось: был получен факс от самого г-на Берхстгадена с высокой степенью удовлетворения по поводу наших предложений, и решением учредителей фирмы экономист Алевтина Сергеевна была очередной раз особо отмечена и премирована. Более того, решено было, учитывая ее владение английским, командировать для уточнения частностей проекта в Канаду! Это ли не звонкая сенсация для коллектива, это ли не повод j для всестороннего расцвета талантливой сотрудницы?!

Я восхищался ею как человеком и женщиной, я наслаждался ею вволю и выше всех доступных возможностей как любовницей. И я уже твердо знал, что пора возвращаться к Анастасии, ибо чувствовал, физически ощущал: чем выше поднимается радость Алевтины, тем одновременно все ниже падает уровень жизнеспособности Анастасии. Буквально считанные сантиметры отделяют ее от невозвратной черноты, и если это случится - не будет мне самому ни спасения, ни покоя во веки веков! Все, что мог отдать Алевтине, я ей отдал, она узнала счастье любить и быть любимой. Дальше цена ее радости становилась ценой жизни другой женщины. Пора было прощаться, но как - этого я не знал, потому что это значило для меня рвануть свою душу с невыносимой болью.

Почему, почему нельзя жить с ними обеими? Я когда-то задавал осторожный вопрос Анастасии, могла бы она представить себе полигамный брак? Неожиданно легко она ответила, что да, конечно, она могла бы жить в мире и согласии еще с какой-либо близкой мне женщиной, но при одном условии: если бы так было принято у нас всюду, если бы это было повсеместной нормой. А потому, милый ты мой, не мечтай о таких вещах и не нацеливайся на сторону. Ты - мой навеки, никому я тебя не отдам, а если отдам, то вместе со своим последним дыханием. Отдам и тут же умру!..
– такой вот был веселый разговор, когда я уже маялся неожиданным чувством к Алевтине.

Алевтина со своей дьявольской интуицией несомненно чувствовала что-то. Во время нашего очередного знойного, беспредельного в своем наслаждении свидания, она спросила меня: - Ты рад, что я у тебя есть?

Никогда я не лгал ей, и как мне было сказать, что это "есть" для меня становится уже горем, приближается к трагедии. Я промолчал, и она сразу это ухватила. Сильно пластаясь своей атласно мягкой грудью о мою волосатую, тесно прижавшись к моему бедру лобком, она спросила:

– Ты знаешь, что в Ливии разрешено многоженство, но при одном условии: если каждая жена имеет свой собственный дом? Господин время от времени навещает каждую из семей, а жены чаще всего дружат, как сестры, и ходят друг к другу в гости. Ты хотел бы так?

– Поехали в Ливию!
– согласился

я.
– Почему ты со мной никогда не говоришь об Анастасии?
– Потому что она умирает. Алевтина обмякла и долго молчала.
– Она тебе об этом говорила?
– Нет, я сам знаю. Она отвернулась от меня и замерла. Потом плечи ее начали вздрагивать. Я молча прижался к ней, приобнял.
– Ну почему, почему, - по-бабьи, навзрыд плача, промолвила она, в какой-то Ливии можно, а у нас нельзя?
– Не дозрели.
– А когда? Когда дозреем?!
– Не знаю.
– Но ведь людям всюду должно быть хорошо!
– Анастасия не согласится на такую жизнь.
– Ты будешь ко мне приходить?
– после долгой паузы, помертвевшим голосом спросила она. Я промолчал. Больше ничего не было сказано. Это была прощальная ночь. Под утро, когда Алевтина бездыханно спала, я встал, оделся, поцеловал ее недвижную руку и ушел к себе. Там меня ждала телеграмма от Насти и детей.

Алевтина на работу не явилась. Она позвонила по телефону и глухим голосом попросила разрешения не являться в контору, так как у нее много дел, связанных с оформлением выезда. Я согласился с нею.

Вечер я потратил в магазинах на поиски подарков. Ночь спал плохо.

Утром перед работой я с чемоданом пришел к своей Насте и детям - и внутренне ужаснулся тому, что сделали с нею эти недели, и порадовался, что время еще не упущено.

Настя никогда не спрашивала, как я жил без нее, и я никогда об этом с нею не говорил. Мое дело было спасти ее, свою любимую, свою жену богоданную. При любых наветах я отрицал бы все, как партизан на допросе, но, к счастью, никогда не было повода для этой лжи. Действительность, как многотонный бульдозер, стальными траками с лязгом прокатилась по нашим душам, но мы выжили и сохранили себя друг для друга.

Когда назавтра я пришел на работу, заведующая кадрами сообщила мне, что Алевтина по телефону попросила ее прийти пораньше, чтобы оформить документы - ввиду открывшейся возможности срочно вылететь в длительную командировку за рубеж, забрала бумаги, попрощалась и отбыла в командировку. Я согласно кивнул головой и попросил оформить соответствующий приказ. В папке "К докладу" я увидел запечатанный пакет, и в сердце снова вошла длинная, забытая было игла. Я вскрыл письмо. На листке чернело несколько слов, набросанных неровными буквами: "Я тебя никогда не забуду. Я тебя никогда не увижу. (Это цитата)".

РАЗМЫШЛЯЕТ ВСЛУХ НИНА ТЕРЕНТЬЕВНА

ПОЧЕМУ ТВЕРДЫЙ, БУДТО ЛИШЬ С ГРЯДКИ ОГУРЕЦ ПОЛЕЗНЕЙ, ЧЕМ ВАРЕНАЯ ЛАПША

Эпиграфы к главе

Огуречик, огуречик, Не ходи на тот конечик, Там мышка живет, Тебе кончик отгрызет!

Детская дразнилка

Проснулась жена посреди ночи да как закричит: - Мужика! Мужика мне! Муж от ее крика тоже проснулся и уговаривает: - Тише, милая, тише! Где же я тебе мужика в три часа ночи достану?..

– Что же ты?
– сказала она.
– Разве поцелуи мои так противны? Или мужество твое ослабло от поста? Или, может быть, подмышки мои пахнут потом?.. Краска стыда залила мне лицо, и даже остатка сил я лишился; все тело у меня размякло, и я пробормотал: - Царица моя, будь добра, не добивай несчастного...

– Поверь мне, братец: я сам не считаю, не чувствую себя мужчиной. Похоронена часть моего тела, некогда уподоблявшая меня Ахиллу...

"Киркея - Полиэну - привет.

Говорю тебе, юноша, бойся паралича. Ни разу не встречала я столь опасного больного. Ей-богу, ты уже полумертв!.. Но все равно: хотя ты и нанес мне тяжкое оскорбление, я не откажу страдальцу в лекарстве. Будь здоров, если можешь".

Убедившись, что я прочел все эти издевательства, Хрисида сказала мне: Это может случиться со всяким, особенно в нашем городе, где женщины способны и луну с неба. свести... Ведь и от этого можно вылечиться. Ответь только поласковей моей госпоже и искренностью чувства постарайся вернуть ее расположение. Ведь, по правде сказать, с той поры, как ты оскорбил ее, она вне себя.