Мужчина в полный рост (A Man in Full)
Шрифт:
— Хм-м-м-м. Интересно?
— Мне — да, мистер Крокер.
— И что там интересного?
— Дело в том, что большинство философов, то есть, насколько я знаю, мистер Крокер, а знаю я не так уж много… вы действительно хотите об этом поговорить?
— Да-а-а. Расскажи, что там интересного. — Чарли удалось немного привстать и упереться затылком в спинку кровати, чтобы не разговаривать совсем уж из подушек.
— Большинство философов исходят из того, что человек свободен, что перед ним множество возможностей и он может строить свою жизнь, как хочет.
Парень явно стеснялся, и Чарли его подбодрил:
— Угу,
— Стоики считают совсем наоборот. Они говорят, что на самом деле выбор у человека небольшой. Что чаще всего он оказывается заперт в некой трудной ситуации, какой угодно — ты можешь зависеть от кого-то, быть чьим-то рабом, можешь заболеть или даже попасть в тюрьму. Они считают, что, по всей вероятности, человек не свободен.
— Кто эти стоики? — спросил Чарли. — Греки?
— Римляне. Хотя один из них, Эпиктет, был грек, который жил в Риме.
— И когда они жили?
— Во времена императора Нерона. Первый век нашей эры.
У Чарли в голове застряло «заперт в некой трудной ситуации».
— Значит, ты хочешь быть стоиком?
— Я только читаю об этом, — сказал парень. — Хорошо бы сейчас, в наши дни, был какой-нибудь человек, к которому можно прийти и учиться, как ученики приходили к Эпиктету. Знаете, сейчас все думают, что стоики — это люди, которые могут сжать зубы и перетерпеть боль и страдание. На самом деле это совсем не то. На самом деле они спокойно и уверенно встречают всё, что им швыряют в лицо люди или обстоятельства. Если вы скажете стоику: «Ну-ка, делай что я тебе говорю, или тебе не жить», он ответит, глядя вам прямо в глаза: «Исполняй свое дело, я же исполню свое. Разве я утверждал когда-нибудь, что бессмертен?»
— И ты хочешь быть таким? — поинтересовался Чарли.
— Я — да.
Кажется, парень считал, что и так наговорил слишком много.
— Хорошо, — заметил Чарли, — предположим, человек оказался перед дилеммой. Если он выберет одно, то приобретет нечто ценное, но и потеряет при этом что-то, может быть, даже более ценное. И наоборот. Если он выберет другой вариант, возникает та же проблема. Приобретет одну ценную вещь и потеряет другую, тоже, может быть, не менее ценную. Что твои стоики говорят по этому поводу?
— Такому человеку стоики… Вы уверены, что вам это интересно? Если честно, я кое-что знаю о стоицизме. Как раз читаю об этом. Я не слишком углубляюсь?
— Нет-нет-нет, — сказал Чарли, — продолжай. Можешь мне поверить, черт возьми, твои стоики гораздо интереснее лекций о замене коленного сустава, о том, что должен делать хороший пациент с утра до вечера и как важно не прерывать упражнения. Вот где без конца советуют сжать зубы и перетерпеть! Легко им советовать! Так что там стоики говорят о дилеммах?
На лице парня отразилось смущение. Он колебался — говорить или нет?
— У стоиков нет никаких дилемм. Дилемм для них просто не существует.
— Как это — не существует?
— Я попробую привести пример, мистер Крокер. Вы действительно хотите все это слушать?
— Да, говори. Мне интересно.
— Был один знаменитый стоик по имени Агриппин, если я правильно выговариваю его имя. Ни разу не слышал, как оно произносится. Так вот, однажды — это случилось в Риме, когда императором был Нерон, где-то в шестидесятом году нашей эры… Нерон любил унижать знатных римлян — приказывал им наряжаться в костюмы и изображать шутов и дураков
— Господи, — сказал Чарли, — это же… — Но решил не продолжать.
— Могу привести еще пример, из жизни самого Эпиктета.
— Давай.
— Только если я заболтался и вас утомляю, — улыбнулся парень, — вы честно скажите.
— Нет, мне интересно.
— В самом деле?
— Да. Ну, рассказывай.
— После Нерона одним из императоров был Домициан, и он считал, что от философов нет никакого проку, одна смута. И он издал ультиматум. Все римские философы должны были либо сбрить бороды — длинные бороды у философов были эмблемами, как теперь говорят, — и они должны были либо сбрить их в знак того, что отказываются быть философами, либо отправиться в изгнание или на казнь. К Эпиктету пришла делегация от императора, чтобы сообщить ему об этом приказе, и он даже не просил времени подумать. Он сразу сказал: «Я не буду брить бороду». — «Тогда тебя казнят». Эпиктет рассмеялся: «То есть мое тело, этот бренный сосуд с кружкой кровишки? Приступайте. В любом случае, оно было дано мне только на время».
— Ясно, — сказал Чарли, — и что стало с этими стоиками, с Этикетом и Агриппусом?
— Эпиктетом и Агриппином.
— Ну да, с этими крутыми, которые послали власти куда подальше. Что с ними сделали?
— Это удивительно, — ответил помощник медсестры, — по крайней мере, на мой взгляд. Оба открыто сопротивлялись властям, шли напролом, без всяких компромиссов, однако их не казнили. Обоих отправили в изгнание, что по тем временам было одним из самых страшных приговоров, но никто — конечно, это только мое предположение, — никто не взялся собственноручно лишить жизни таких сильных духом людей.
Минуту Чарли лежал молча, примеряя все сказанное к своей собственной ситуации. Предположим, он пошлет всех, кто пытается давить на него — банк, адвоката Фарика Фэнона, — далеко и надолго. Каков будет результат? Единственный реалистичный вариант, который он видел… полное разорение и проигрыш… опозоренный кэп Чарли, чьи распоряжения никто не слушает… И все-таки интереса к стоикам он не утратил.
— Слушай, Конни, скажи мне вот что…
В библиотеке вдруг появилась Серена. Она беспокойно простучала каблучками мимо сидящего у двери парня и прошла прямо к постели мужа.
— Чарли, с тобой все нормально?
— Да вроде.
— Чарли, тут этот юрист все названивает. Говорит, он какой-то адвокат и обязательно должен с тобой встретиться. Его зовут…
— Роджер Белл, — устало выдохнул Чарли.
— Точно. Что ему сказать?
— Ничего не говори. Пусть Жермен берет трубку.
— Ладно, — сказала Серена озадаченно, — но он просил передать, что должен получить от тебя ответ как можно скорее. Двадцать раз повторил. Что за ответ ему нужен, Чарли? Насчет чего?