Мужчина в пробирке
Шрифт:
– Слушай, а дверь-то мы не закрыли. А там же мой чемодан. Не дай бог, сунется кто-то и стащит! Второй раз его потеряю – ну, я этого просто не переживу!
И она расхохоталась. У Володьки от этого смеха мурашки по коже пошли. Он покорно бросился в прихожую, чувствуя, как дрожат его руки. Мыслей не было ни одной.
Запер дверь, вернулся. Она сидела, вновь красиво переплетя свои немыслимые ноги, и Володька аж споткнулся в дверях, но все же смог дойти до своей табуретки, и сел, и взял стакан, и заглянул искательно в ее зеленые глаза, и спросил наконец-то:
– А вас как зовут?
– Меня? – Она вскинула брови, как бы задумавшись, потом ответила: –
– Амалия, что ли? – восхищенно вздохнул Володька.
– Тоже можно, – махнула она рукой. – Вообще-то, Ама – по-испански «госпожа».
– Красивое имя… Никогда не слышал, чтобы кого-то так звали.
– А вот меня – зовут. Потому что я – госпожа и хозяйка своей жизни. А теперь, когда я нашла чемодан, – и не только своей!
Володька непонимающе оглянулся в прихожую, где стоял ее чемодан. Что за тайны?.. Интересно, откроет ли ему свои тайны эта Ама, которая называет его Чико, что значит – мальчик. А Чика, выходит, – девочка? Ишь ты… по-испански говорит, и сама вся такая… истинная госпожа! А он… правильно, мальчишка он для нее, всего-навсего мальчишка…
– Ну давай, – нетерпеливо сказала Ама. – За знакомство. – Отпила большой глоток. – Ну, пей! Ой, какая колбаска симпатичная, есть хочется – сил нет!
Володька выпил вино залпом и накинулся на еду. Ама тоже ела, да с таким аппетитом, что, даже если бы Володька и не был голоден, ему захотелось бы есть. Очень быстро они смолотили сначала все, что лежало на блюде, и осушили бутылку. «Одесское десертное» под брынзу и колбасу летело мелкой птахою, вкуснющее оно было до умопомрачения и вовсе не такое уж приторное, каким запомнилось Володьке по Одессе: теперь в нем появился некий приятнейший кисловатый оттенок. «Наверное, это в разлив оно казалось таким приторным», – подумал Володька и потянулся налить еще по стакану, но вино, оказывается, кончилось.
– Это было классно, – сказала Ама, облизываясь и проводя губами по краю бокала. – Правда?
– Может, вторую бутылку откроем? – пробормотал Володька.
– Нет, – резко качнула она головой. – Это будет уже пьяный разгул, а не пиршество. Выпили мы достаточно, и я наелась.
Володькины руки задрожали так, что пустой стакан запрыгал по столу.
И что? Она сейчас уйдет? Заберет в прихожей свой дурацкий чемодан с дурацкими бумагами – и исчезнет из Володькиной жизни?! И ее зеленые глаза, и эти ноги… ноги! – и палец с толстым медным кольцом, и медный браслет на загорелом запястье…
У него вдруг сильно закружилась голова. Пришлось даже схватиться за стол, чтобы не упасть со стула. Он слабо ойкнул, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание.
– Спокойно, – послышался резкий голос. – Сейчас все пройдет.
Володька открыл глаза и какое-то время смотрел на странно плывущее перед ним зеленоглазое лицо.
– Ой… – тихо сказал он и сильно прижал руки к груди. – Кто вы? Как сюда попали? Я одна дома… Чего вам нужно?! Уходите!
– Что, серьезно хочешь, чтобы я ушел? – хохотнул тот, кто сидел напротив.
Длинные загорелые пальцы легко провели по Володькиному подбородку, губам… дыхание перехватило… руки скользнули к его груди, поцарапали мигом напрягшиеся соски, потом раздвинули ноги и стали медленно гладить. Стон сорвался с губ…
– Ну что, Чика? – спросил глубокий, волнующий голос. – Трахнуть тебя?
Желание скрутило тело.
– Да! Трахни меня! Скорей!
– Потерпи еще немного, Чика. Не на полу же мы будем валяться? Пошли в кровать. Да не смотри ты на меня так умоляюще, все будет! Так отделаю, что мало не покажется.
Конечно,
Ну почему так много «почему»? Потому, что кончается на «у»!
– Нам к какому подъезду? – спросил Валера, когда они въехали во двор.
– Погоди… – Артем вспомнил: вон там лежало тело. Значит, он упал оттуда… – Ага, вон туда, к тому подъезду.
Выбрался наружу, посмотрел на список квартир.
Тот несчастный выбросился с девятого этажа. Это третий подъезд. На этаже по четыре квартиры. Значит, Артема интересуют номера сто пять, сто шесть, сто семь, сто восемь. Нет, точнее – или сто пять, или сто восемь. С балкона одной из этих квартир и выбросился бедолага. А напротив этой квартиры живет та самая тетка с линялом халате и песцовой шубе… как бишь ее? Любовь Павловна? Нет, по потолку Любови Павловны «бегал» тот мужчина. Как же соседку-то в шубе зовут?.. Нина Михайловна, что ли? Точно!
«А вы, Нина Михайловна, невесткину шубу надели – ну и молчите…»
Артем подавил невольный смешок.
Нумерация квартир обычно идет слева направо. Значит, вот тот роковой балкон принадлежит квартире сто пять. А Нина Михайловна живет в сто восьмой.
Он нажал на кнопки один, ноль, восемь – и не ошибся: через минуту услышал женский голос:
– Кто там?
Артем вновь усмехнулся украдкой: вспомнил, как однажды, давно – он еще в школе учился, классе в девятом, а может, даже в восьмом, – мама заболела и вызвала участкового врача. В дверь позвонили, и, когда она спросила: «Кто там?» – прозвучал ответ: «Сто грамм». И она не открыла дверь! Отчехвостила этого парня – потом выяснилось, что это был студент-медик, подрабатывавший в поликлинике на вызовах, – так что он чуть не на коленях прощения просил и умолял открыть ему, клялся, что больше никогда-никогда… Сильно она его тогда проняла своими речами о неискоренимом плебействе, по речевым признакам которого можно сразу угадать, подлинный ли интеллигент с тобою говорит или так, приблудный пес… Она так и сказала – приблудный пес. Мама умела сказануть, что да, то да!
Ну, парня она того все же впустила, пожалела его. Да и зря. Он оказался на редкость бестолковым и криворуким, шпателем умудрился поранить маме горло – шпатель выскользнул, – потом долго маялся с тонометром, пытаясь надеть манжетку на руку вверх ногами, а когда выписывал больничный, перепутал имя и отчество, написал не Валерия Валентиновна, а Валентина Валерьевна. Впрочем, на это мама внимания почти не обратила: в ее бесполом, как она это называла, имени-отчестве многие путались.
Ну, тут она еще добавила парню «комплиментов»… Например, сказала, что российская медицина должна благодаря молодежи возрождаться, а она вырождается… а ведь медицина вообще и врач в частности – это порою последняя надежда тысяч людей!