Мужчины двенадцати лет
Шрифт:
— Я хотел дать ему мою книгу, потому что, думаю, его сейчас вызовут… Раз у него нет книги…
— Не нужна мне твоя книга! — крикнул Валентин.
Учитель стал строго выговаривать Валентину, но тот прервал его:
— А мне все равно!
— Как это тебе все равно? Какой гордый!
— Ну и хорошо, что я гордый! Каким хочу, таким и буду!
Учитель повысил голос, мальчик тоже. Прибежали надзиратели, за ними пришел директор. Валентина, несмотря на его отчаянное сопротивление, насильно выволокли из класса и отвели в кабинет директора. Потом посадили в карцер и заперли. О, какая обида и ненависть бушевала в его груди!
Несколько
— Мама, мама!..
Он сам удивился, когда независимо от него, против его во-ли, это слово вырвалось из его сжатых губ; он понял, что сейчас заплачет, что больше уже не в силах сдерживать рыдания, которые скопились в его груди, тяжелые, как груда камней… Но в эту минуту кто-то отворил дверь — он вздрогнул и обернулся. Нет, он не будет плакать! Мутными от слез глазами, проглотив подступивший к горлу комок, он взглянул на вошедшего надзирателя. Тот поставил перед ним кувшин с водой и положил большой ломоть хлеба.
— Это ваш завтрак, — сказал он Валентину. — Вы сегодня целый день будете сидеть на хлебе и воде. Позже я вам опять принесу кувшин воды и кусок хлеба.
Валентин выбросил хлеб в окно, на двор, и вылил воду. Надзиратель спокойно посмотрел на него и пожал плечами:
— Тем хуже для вас.
Он вышел.
Какая обида и ненависть поднялись в груди Валентина! Он снова остался один, и снова потекли пустые часы, длин-ные-длинные, бесконечные… Иногда дребезжанье звонка, шум детских голосов на переменке на несколько минут вырывали его из раздумья — и снова тишина… Вдруг он почувствовал, что страшно голоден, что ему необходимо немедленно же что-нибудь съесть. Его желудок властно напоминал о себе, заставляя забыть обо всем на свете. А там, под окошком, в трех шагах от него, словно насмехаясь над ним — потому что сегодня, видно, не только люди, но и вещи решили над ним насмехаться, — лежал хлеб. С каким бы удовольствием Валентин поднял его! Кусать, жевать, глотать!.. Вот чего ему сейчас хотелось! «Тем хуже для вас», — сказал надзиратель. Да, уж что может быть хуже!..
Зазвонил звонок. Солнце совсем уже сошло с противоположной стены. Валентин понял, что занятия на сегодня кончились. Он мысленно представил себе, как дети выходят из школы, приходят домой, садятся за стол, на котором уже приготовлены кружка молока и хлеб с маслом… И он принялся не отрываясь смотреть на хлеб, там, на земле. Ему доставляло какое-то странное удовольствие это зрелище.
И вдруг он в изумлении отпрянул назад. Кто это там за окошком, уцепившись одной рукой за решетку, словно маленькая ловкая обезьянка, делал ему такие отчаянные гримасы и прикладывал
— Ш-ш-ш… — шептал черный мальчик, испуганно оглядываясь назад. — Ш-ш-ш… Я тебе тут кое-что принес. Я украл это в кухне у мамы. Моя мама — кухарка.
И он протягивал через окошко сыр, отбивную котлету, хлеб…
В первый момент Валентин хотел решительно отказаться. Даже отвернулся, чтобы не смотреть на этого соблазнителя… И не смог! Сыр, отбивная котлета и хлеб. Какой великолепный обед!
— Скорей, скорей, а то меня увидят. Скорей!
В чистой душе мальчонки даже ни на секунду не промелькнуло подозрение, что тот, наказанный, которого держали целый день на хлебе и воде, может отказаться.
— Скорей, скорей, а то меня увидят!
И он протягивал маленькую руку, отягченную драгоценной ношей, и оглядывался назад, выкатив от испуга свои огромные глаза с ослепительными белками.
Валентин не выдержал и протянул руку. Минго выпустил решетку, бесшумно соскочил на землю и исчез.
Валентин снова остался один. Он отломил кусочек хлеба, впился зубами в котлету.
II
И снова часы поползли один за другим. Уже начало темнеть, когда вошел надзиратель и снова поставил перед ним кувшин с водой и положил кусок хлеба:
— Вот вам хлеб и вода. Через час я зайду за вами, чтобы отвести вас в спальню.
Валентин взял хлеб и бросил его через окно во двор. Надзиратель с минуту смотрел на него, потом вышел, улыбаясь. Тогда Валентин жадно выпил воду и швырнул кувшин за окно.
Надзиратель вскоре вернулся, но он был не один. Его сопровождали директор и учитель.
— Этот ученик ел, — сказал надзиратель, входя. — Посмотрите! — Он указал на косточку от отбивной котлеты. — А вон там корка от сыра и хлебные крошки. Хлеб, который я ему дал, он выбросил в окно. Я сам видел…
— Кто принес вам еду? — спросил директор.
Мальчик молчал. Он твердо решил не быть доносчиком.
— Вы не хотите говорить? Ну что ж, придется отвести его в подвал, — сказал директор надзирателю и при этом подмигнул, чего Валентин не заметил, так как стоял с опущенной головой.
— Ах, в подвал? — спросил надзиратель, взяв мальчика за плечо. — Прекрасно! Теперь-то он узнает почем фунт лиха. В подвал! — грозно заключил он.
Валентина вдруг охватил дикий, неодолимый страх. Как там, в подвале? Что сделают с ним эти люди, которые целый день держали его на хлебе и воде? А может быть, в подвале мыши? А вдруг там змеи?..
— Нет, нет, нет! — умоляюще всхлипнул он.
— Тогда скажите, кто принес вам еду.
Валентин молчал, собрав последние остатки решимости.
— Тогда в подвал, немедленно! — приказал учитель.
— Это Минго, Минго принес! — закричал Валентин и горько заплакал, подавленный стыдом и раскаянием.
— Приведите Минго! — приказал директор.
Надзиратель отправился за мальчиком. Валентин плакал, терзаясь от унижения, мучась тем, что эти противные, ненавистные люди видят его слезы, что они теперь считают его маленьким, плаксой…