Мужчины любят грешниц
Шрифт:
– Неужели я? – Я сделал вид, что обиделся.
– Нет, ты хороший, – сказала она, улыбаясь до ушей.
– Скажи, что любишь меня, – поддразнил я.
– Не скажу!
– Тогда я тоже не скажу!
Она посмотрела на меня долгим взглядом, и было в нем что-то… какая-то молчаливая мудрость, легкая печаль и сожаление, как будто она знает что-то, чего не знаю я. Так смотрят на шалящего ребенка. Так смотрят на смертельно больного родного человека, который радуется и строит планы на будущее, коего у него нет… Неужели она знала? Эта мысль обожгла меня, и только усилием воли я отбросил ее – не нужно кликушества! Я не верю
Я спохватился, что стою на переходе и горит зеленый свет. Который на глазах сменился желтым, затем красным. Мне вдруг показалось, что я стою здесь вечность, а красно-желто-зеленый сигнал вспыхивает с завораживающей периодичностью, действующей как гипноз. Я вспомнил, как Лиска в той любительской ленте бросилась на красный свет… Острые локти, стремительные движения – нырнула как утка и побежала через дорогу… А вокруг хорошие люди, для которых придумано так мало слов: смеются, радуются, спешат…
Я звоню Ольге, но она не отвечает. Я не знаю, чего хочу от нее – она рассказала все, что знала. Вернее, ничего. С письмом – ясно, это не прощальное письмо. Остается только позавидовать чутью этой странной женщины, а также чутью Лешки Добродеева. Хотя, может, здесь не чутье, а… Может, она все-таки знает? Хоть что-то? Нет! Ей нет смысла никого покрывать – знала бы, сказала. В том-то и дело, что никто ничего не знает.
От встречи с Леной остался неприятный осадок. Поверил ли я ей? Пожалуй, да. Она способна соврать, но выдумать такую историю, нелепую с ее точки зрения, ей не под силу. Не понимая Лиску, она довольно точно описала ее реакцию. Похоже, не врет. Письмо не значит ничего. Лешка это понял – свой брат, писатель. А Ольга? И вдруг мне приходит в голову, что Лискино письмо неизвестно каким чином попало в руки этой женщины и она прекрасно знает, что оно не прощальное. Как Ольга сказала тогда – оно может и вовсе ничего не значить. Так мог сказать тот, кто знал точно, что оно ничего не значит. Хотя… необязательно. Я совсем запутался.
В тот день я больше не вернулся на работу. Позвонил, сказал, что не приду, а назначенные встречи велел перенести на завтра. И извиниться. Я не узнавал себя – впервые работа перестала меня интересовать. Я, оказывается, могу жить без банка. Впервые в жизни я шел куда-то не по делу, а брел куда глаза глядят. Вечерело, зажглись первые фонари. Народу на улице прибавилось. Я двигался в толпе, иногда касаясь плечом чужого плеча, вырывая из чужого разговора слово-другое. Я с удовольствием прислушивался к женскому смеху. Если судить о состоянии общества по уличной толпе после рабочего дня, можно заключить, что люди благополучны и счастливы, как школьники, сбежавшие с уроков. Они смеялись и болтали по сотовым телефонам.
Я не заметил, как оказался у театра. Ноги сами принесли меня сюда, это было вроде оговорки по Фрейду – подсознательно я думал о Ренате. У актрисы Ананко был выходной. Услышав это, я испытал облегчение. Я не решил окончательно, хочу ли видеть ее. Просить прощения, извиняться за твердолобость, обещать и каяться я не готов. Я стар и устал. Кроме того, я признался себе
На скамейке у моего дома сидела женщина. Я не узнал ее в первую минуту. Она встала, сделала шаг навстречу. К моему изумлению, я понял, что это воспитательница… Анечка! Я поздравил себя с тем, что помню ее имя. Невольно у меня мелькнула мысль, что ее присутствие здесь как-то связано с Ренатой или Павликом. Тут же я вспомнил, что мама не звонит – похоже, не знает о нашем разрыве. Неужели Павлик все еще с ней?
– Что-то случилось? – Я выдавил из себя улыбку. Эта девочка сейчас совершенно некстати.
– Нет, – сказала она неуверенно. – Я пришла… Добрый вечер!
– Добрый. Вы были рядом и решили навестить старого сухаря…
Я прикусил язык – мой игривый тон показался мне отвратительным. Старый дурак! Не забывай, что она из другого поколения и шутки у нее тоже другие.
Она, видимо, не знала, что сказать. Я заподозрил неладное – она избегала моего взгляда.
– Да в чем дело? Кто-нибудь умер? – Не лучший вариант, конечно, но надо же вывести ее из ступора.
– Нет! – воскликнула она испуганно. – Никто!
– Прошу! – Я пропустил ее вперед. – Или так и будем тут стоять?
Она пошла как ягненок на заклание. Мне показалось, она меня боится. Странная девица. Интересно, что ей нужно.
В прихожей я помог ей раздеться, на миг ощутив запах ее волос.
– Знаете, самое уютное место в моей квартире – кухня, – начал я бодро. – Но если хотите…
– Нет, что вы! Я люблю на кухне! – вырвалось у нее.
– Тогда на кухню. – Я усадил ее на табурет, бормоча что-то насчет чая или… кофе?
– Чай, пожалуйста.
– С вареньем? – не удержался я.
– Что?
– Чай, спрашиваю, с вареньем или с медом? Предупреждаю честно, мед прошлогодний. А варенье свежее, ежевика, подарок на день рождения. Так что?
– Варенье… пожалуйста.
Я, недоумевая, готовил чай, раскладывал по розеткам варенье. Она сидела за моей спиной тихо как мышь. Даже дышать перестала.
Я поставил перед ней чашку, пододвинул варенье, протянул ложку и скомандовал:
– Вперед!
Она ковырялась в розетке, красная, несчастная, не смея поднять глаз, и я не выдержал:
– Ну, в чем дело?
– Артем Юрьевич, извините меня…
– За что? Вы опять перепутали ребенка?
– Перепутала? – Кажется, я снова испугал ее. – Нет! У меня к вам дело… личное.
– Дело? Я слушаю.
– Понимаете, Миша… это мой жених, он приезжал за мной, помните? У него магазин, а сейчас, сами понимаете, очень трудное время, и он попросил меня, чтобы я попросила вас… понимаете?
Короче, им нужны деньги. А поскольку я единственный знакомый банкир, то лучше попросить у меня, чем неизвестно у кого. Она очень мне верит, и Миша говорит, что у меня в городе хорошая репутация, я надежный. Потому что дела у них неважнецкие, а тут свадьба на носу… Миша сделал ей предложение… то есть давно уже, и она приняла. Миша очень хороший, и вот… Она не смотрела на меня, терзала носовой платок – удивительно застенчивая девица. Расплачется, поди, если откажу.