Мужчины на моей кушетке
Шрифт:
Поначалу я гадала, не связано ли их отношение к любви с родной культурой, в которой брак порой становится деловым соглашением. Я заметила, что они не ждут от отношений ни романтики, ни даже дружбы. Я также знала из их историй, что все они дружат с самого детства и в отрочестве участвовали в ненасильственных политических акциях, протестуя против того, что их лишили крова. Но все их попытки изменить мир лишь неоднократно приводили их в тюрьму, и они эмигрировали в Америку, чтобы найти себя в бизнесе.
Все они отказались от своей прошлой жизни, в которой были высокие идеалы, принципы, жажда
Думаю, наш светлый энтузиазм по поводу друг друга без слов выиграл этот спор, и в результате друзья Рами стали относиться ко мне как к сопернице — так они выражали свое неодобрение тем фактом, что их самый общительный неженатый друг брал меня с собой на каждый ужин, на каждую вечеринку, в каждую поездку.
Я была для этих мужчин настоящей помехой. Они разговаривали между собой только по-арабски, намеренно выключая меня из беседы.
Я решила их перехитрить. Отправилась в книжный магазин Barnes & Noble и нашла словарь арабского языка (как потом выяснилось, египетского диалекта). Я изучала его тайно, чтобы в тот момент, когда Рами и его друзья перейдут на другой язык, все-таки улавливать какие-то крупицы смысла.
На первый взгляд эта задача кажется непосильной, но у меня настоящий талант к запоминанию. Я повсюду таскала с собой этот словарь и читала его при малейшей возможности — в метро, в очереди в кофейне, пока чистила зубы и т. д. Кроме того, я старалась говорить по-арабски, когда только было возможно — например, с египтянином, который торговал халяльными продуктами с уличной тележки на углу неподалеку от моего дома, или называя адрес водителям такси родом с Ближнего Востока.
Однажды днем, когда мы сидели в кофейне с Рами и его друзьями, я заговорила. Не помню, что именно я сказала, зато помню их реакцию: шок и удивление, за которыми последовал хохот: «Она говорит по-арабски! Да еще и на египетском диалекте!»
Я и не представляла, что в арабском есть разные диалекты. Однако мне удалось завоевать их уважение — пусть и через силу, — и они начали порой разговаривать со мной по-арабски. Рами решил выучить меня своему диалекту, и мы с ним проводили многие часы, нежась в постели в разной степени раздетости и играя в игры со словами.
Этот язык казался мне просто созданным для соблазнения — серии гортанных звуков, исходящих из глубины горла, эмоциональность, некая близость душе. Арабский как-то не располагал к сдержанности, в результате чего я чувствовала себя и смелее, и беззащитнее, пытаясь выразить свою мысль. Его модуляции грубы, откровенны и негармоничны, с флексиями, которые лишь прибавляют страсти и яркости любому выражению. Этот язык особенно эротичен в исполнении мужского низкого,
А еще в нем был один уникальный звук, выделявшийся среди прочих большей мягкостью, тот, который я так любила слышать слетающим с уст Рами, — что-то вроде придыхательного, удлиненного «х». Подобный звук человек издает, будучи раздражен или захлестнут наслаждением.
В арабском даже самые обычные выражения обретают изысканную поэтичность и духовность. Влюбленные обращаются друг к другу словами вроде «ро’хи» с тем самым придыхательным «х», что означает «душа моя», или «назиби», что значит «судьба моя». Но моими любимыми словами были «хабиби» — «любовь моя» и «йа-лаа» — «пойдем». Пару лет я с удовольствием обращалась ко всем подряд словом «хабиби».
Временами меня тревожило влияние друзей на Рами, но, к их вящему неудовольствию, Рами оставался верен мне, и, похоже, ему нравилось бравировать нашей неразлучностью в их присутствии.
И вскоре однажды ночью, думая, что я сплю, он нежно погладил мои волосы и прошептал: «Анаб’хибек» — «Я тебя люблю».
И я любила его. Я смотрела ему в глаза и говорила: «Давай будем любить друг друга до самозабвения. Давай не будем ничего друг от друга таить, давай прочувствуем эту любовь так глубоко, как сможем». Эти слова были для меня важны. Я полагала, что «взрослая» любовь слишком часто укрывается множеством защитных слоев, и хотела пойти на риск полной открытости, игнорируя порожденную страхом потребность в безопасности, полностью переживать наши чувства.
Когда мы с Рами сошлись, мои коллеги по ресторану, признавая за ним определенный шарм, потихоньку сплетничали о его раскованном образе жизни, а однажды вечером — и о его семейном статусе. Это на мгновение смутило меня, но никто ничего не знал наверняка. Рами сказал мне, что разведен, и у меня не было причин ему не верить. Окончательно успокоило меня то, что Рами всегда был доступен, и мы регулярно ночевали в его доме, который выглядел как очень обжитая, но типично холостяцкая «берлога».
Но Рами также был неотразимо общителен, очарователен и ненасытен во флирте. Я все чаще и чаще начинала замечать то, о чем говорили мои друзья.
Однажды вечером мы были на официальном ужине, я была разодета как игрушка и чувствовала себя очень привлекательной. А потом к нам подошла ошеломительно красивая молодая женщина, его знакомая. Рами взволновался, вскочил с места, поцеловал ее в щеку и спросил: «Могу я прислать на твой столик бутылку вина?» Он так и увивался вокруг нее, потом снова уселся. Спустя двадцать минут мимо проходила другая его знакомая, и он проделал все то же самое. Я ощутила укол ревности.
Позже у него дома я дала волю неудержимому желанию попрекнуть его:
— Ты флиртуешь с другими женщинами!
— Я просто веду себя по-дружески. Это ничего не значит.
— Похоже, у тебя полно знакомых женщин. Откуда ты всех их знаешь?
Он пожал плечами — мол, что я могу сказать! Меня понесло дальше:
— Знаешь, мои коллеги в ресторане постоянно о тебе судачат.
— Они мне просто друзья.
— Я все время слышу о тебе разные вещи…
Он заглотнул наживку: