Мужчины не боятся темноты

Тихая ночь, очень тихая. Такая тишина возможна только вот в таких, удаленных и пустынных местах. Камни и песок пустыни Негев в южном Израиле хранили свое тысячелетние молчание. Ни единого шелеста травы, ни единого звука животных или насекомых. Полноприводный джип, ехавший по неожиданно хорошей дороге, был единственным источником звука, который нарушал тишину этого места.

Водитель тоже молчал, как и единственный пассажир машины. Наконец появилась цель их поездки – незаметный со стороны, словно утопленный в скалу дом. Подъехав к широкому въезду, перегороженному серьезного вида глухими воротами, джип остановился. Водитель посмотрел в камеру наблюдения у

ворот, но ничего не сказал. Через некоторое время ворота раскрылись, и джип въехал в обнесенный стеной дворик. Площадь дворика тянула на пару акров, на которых владельцу удалось разместить какие-то деревья, небольшой бассейн и даже вертолетную площадку. В глубине двора виднелся высокий двухэтажный вход в современном стиле, из стекла и стали. Прямые и строгие линии резко контрастировали с грубой скалой, в которой, видимо, сам дом был вырублен. Джип остановился рядом с огромной стеклянной дверью, похожей на вход в дорогой бизнес-центр. Пассажир джипа вышел, держа в руках небольшой чемодан, поправляя на плече сумку с ноутбуком. Его пистолет по давней привычке лежал в кармане куртки. У входа позднего гостя уже встречал хозяин дома.

– Шалом! – с веселой радушной улыбкой поприветствовал приехавшего пожилой мужчина в коляске. Лицо его было лицом человека, привыкшего улыбаться – лукавые глаза, обрамленные лучистыми морщинами, глубокие складки вокруг полных, привычно растянутых в улыбке губ. Его хорошее настроение несколько обескураживало – мужчина был безногим. Он сидел в инвалидной коляске, и пустые штанины, по-военному тщательно отглаженные, были аккуратно подвернуты и закреплены зажимами. Кроме того, судя по скованным движениям и неподвижности кисти, затянутой в черную перчатку, вместо левой руки у него был протез. Джип вместе с молчаливым водителем тихо и аккуратно развернулся и поехал назад. Мужчина в коляске, наоборот, лихо взревев моторчиками покатил внутрь дома, махнув искалеченной рукой своему гостю, приглашая следовать за ним. При этом он, не переставая, говорил.

– Все уже собрались, но вы не думайте, мы почти не успели вас пождать, – русский язык для человека в коляске явно был не родной. Поздний гость шел за коляской улыбаясь, не делая попыток вступить в разговор, но и не прерывая говорившего. Он был знаком с этим израненным человеком и знал, что ему не особенно нужен собеседник для разговора, обычно хватало и слушателя.

– Вы знаете, у меня есть мадера, а вы знаете, как она может помочь, когда ждешь? Я помню, однажды в… Хотя, об этом потом. Да, и Рудольф, на людях мы как будто недавно познакомились. Просто потому что я так прошу.

– С одним условием, Моня, – отозвался Рудольф, – объясните мне, что там у вас в кресле.

Моня остановился. Внимательно посмотрел на Рудольфа и вздохнул.

– Давайте в этот раз я скажу чистую правду. Ну то есть как я говорю всегда! – начал Моня. Это была их собственная шутка. Кресло Мони и правда выглядело так, как будто в него напихали посторонних предметов. Даже на вид неудобные, выступающие угловатые выпуклости по бокам, слишком массивные подлокотники, особенно с левой стороны, под покалеченной рукой. Рудольф однажды не выдержал и спросил, не возит ли Моня с собой сейф с бриллиантами. Моня поддержал шутку, и со временем это стало вроде ритуала приветствия.

– Что у вас в кресле?! – удивлялся Рудольф при кажой встрече.

– Пистолет для подводной стрельбы! – отвечал Моня. А в другой раз – Фосфорный факел, вы ведь знаете, как я боюсь темноты! – и они смеялись. Сегодня Моня заявил:

– Химический лазер! И поверьте мне, Рудольф, это стоило мне как пара хороших брильянтов!

Моня, посмеиваясь, покатился дальше. Рудольф не отставал.

– Ну, давайте уже познакомимся с остальными и будем укладываться отдыхать с дороги, а то нам таки еще завтра надо работать! – громко заговорил Моня, чтобы остальные гости его услышали. – Все меня зовут Меир, но вам можно просто Моня, – Моня проехал прихожую, надежно отделенную от пустыни огромными стеклянными стенами, прокатился по кондиционированной прохладе коридора, ширина которого позволяла переоборудовать его в гараж для двух внедорожников, и, наконец, вкатился в большую, неестественно ярко освещенную комнату, отделенную от коридора

только цветом пола. Несмотря на режуще яркий, как в операционной, свет, лившийся из больших светодиодных светильников на потолке, сама комната была обставлена в классическом стиле. Темные деревянные панели на стенах, кожаные диваны, ковры на паркете, массивный бар из дорогого дерева. Окон не было, вместо них на стенах висели картины, старинные даже на вид. Место хватило и для забранного зеленым сукном бильярдного стола в углу. Все это странно выглядело на фоне входной группы из стекла и металла, но Меир и сам был странным человеком. Рудольф внимательно посмотрел на гостей Меира.

На широком кожаном диване сидел человек с густыми взлохмаченными длинноватыми темными волосами и неопрятной бородой. На вид ему было за сорок, в волосах виднелись седые пряди. Взгляд его черных глаз за толстыми стеклами дорогих очков был неожиданно внимателен и тверд. Он поставил бокал на низкий журнальный столик, встал и, протянув вошедшему руку, заговорил на иврите:

– Зай гезунд! Ну и это все, кто тут будут? А я скажу, что больше и не надо, больше людей, больше слов, меньше правды, – сказал он вместо приветствия. Он говорил на иврите, с едва заметным восточноевропейским акцентом. Не выпуская руки Рудольфа из своей, очкарик обернулся на сидящего у стойки маленького и полного человечка. – А это таки наш генератор бреда, Беня Заяц.

– Зайнц! – возмущенно крикнул от барной стойки представленный. У него было полноватое, добродушное лицо с аккуратной бородкой. Большие карие глаза смотрели на мир по-детски наивно.

– Рудольф, – в свою очередь представился вошедший и, немного помолчав, добавил: – Нойманн.

Лохматый очкарик выдернул свою руку из руки Нойманна так, будто его ударило током. Немного постояв в растерянности, он хмуро плюхнулся обратно на диван, по дороге судорожно схватив стакан.

– А это Михаил Цемель, – представил его на русском подъехавший Моня и радушно предложил: – А теперь давайте сядем. Я уже сижу, и поэтому как раз вам немного скажу, почему мы тут!

– Азохн вэй, он что, не понимает иврит? И нам что, придется говорить на немецком? – недовольно пробурчал Цемель на русском, в полголоса, но так, чтобы все услышали.

– Я не совсем хорошо говорю на иврите, – сказал Рудольф.

– А я просто не совсем говорю на иврите, – заявил Беня Зайнц так же на русском, плюхаясь в соседнее с Рудольфом кресло. – Давайте на английском?

– Ой, зачем эти сложности, – замахал рукой Моня и улыбнулся. – Давайте будем говорить на русском, раз никто не слышит? Подождите говорить, дайте я скажу сначала. Уважаемый Михаил у нас профессор, историк, регионовед и просто человек удивительно больших знаний, поэт среди экспертов, он будет все знать, все объяснять, всем все рассказывать, – Михаил Цемель неопределенно махнул рукой, то ли отрицая сказанное Моней, то ли призывая продолжать. – Беня Зайцен…

– Зайнц! – рявкнул Беня с кресла. Он уже порядочно выпил, судя по раскрасневшемуся носу.

– …очень хороший, продаваемый писатель, с интересными теориями. Он пишет под другим именем, в Америке, но это он сам расскажет, когда захочет, – невозмутимо продолжил Моня, и только в глазах его заиграли лукавые искорки. – А вот Рудольф, – сказал он, повернувшись к Михаилу Цемелю. – Как и мы все, из России, но он сначала уехал в Германию, где женился на девушке из хорошей еврейской семьи. Удивительно, но хоть он и атеист, не постеснялся подумать хорошо и принял иудаизм, а потом, в отличие от нас всех, он немного повоевал в Цахале, и до сих пор состоит в резерве, так что тут все свои.

– Хватит уже всем говорить, что я хам, я же еще ничего и не начал! – возмутился Миша Цемель.

– Я не хочу никого вводить в заблуждение, – вмешался Рудольф, – но я скорее агностик. Строго говоря, эта история с иудаизмом затеялась из-за родителей жены. Нет, ребе говорил со мной как полагается, у меня есть поручители, и да, я искренне хотел на ней женится, так что все условности соблюдены.

– Я сам это слышу?! Условности! – опять возмутился Михаил Цемель, но уже без прежней горячности. Он взял свой опустевший стакан и встал. – Я собираюсь себе налить что-нибудь. Рудольф! Что вы будите пить? Тут есть много хорошего, и Моня за это не просит денег!