Мужчины не ее жизни
Шрифт:
Зазвонил телефон. Рут разочарованно подумала, что это Алан, но трубку подняла с надеждой, что это может оказаться Эдди.
«Может быть, он вспомнил что-то еще!» — подумала Рут.
— Надеюсь, ты не спишь, — сказал Алан. — И хочется верить, что ты одна.
— Не сплю и совершенно точно одна, — ответила ему Рут.
Зачем ему непременно нужно портить то хорошее впечатление, что он произвел, этой ноткой ревности?
— Ну и как оно? — спросил Алан.
Она вдруг почувствовала, что ей невмоготу рассказывать ему все те детали, что она смаковала до его звонка.
— Это был совершенно особый вечер, — сказала Рут. — Я получила куда более
— Я тебе об этом говорил, — напомнил ей Алан.
Ну почему он не мог просто исполниться благодарности к ней — ведь она, видимо, приближалась к материализации того, что хочется ему?
Именно тогда Рут поняла, что она и на следующую ночь не ляжет в постель с Аланом. Какой смысл ложиться с кем-то в постель, а потом уезжать в Европу на две, почти на три недели? («Столько же смысла, сколько и в том, чтобы раз за разом откладывать это событие», — переиначила это для себя Рут. Она бы ни за что не согласилась выйти замуж за Алана, не переспав с ним хотя бы раз.)
— Алан, я ужасно устала, и потом у меня в голове столько всего нового, — начала Рут.
— Я слушаю, — сказал он.
— Я не хочу ужинать с тобой завтра… я не хочу видеться с тобой до моего возвращения из Европы, — сказала она ему.
У нее была маленькая надежда, что он попытается разубедить ее, но он этого не сделал. Даже его терпеливость раздражала ее.
— Я все еще слушаю, — сказал он, потому что она замолчала.
— Я хочу переспать с тобой… я должна переспать с тобой, — заверила его Рут. — Но после моего возвращения. И после того, как я увижусь с отцом, — добавила она, хотя и понимала, что последнее не имеет никакого значения. — Мне нужно побыть одной, чтобы все обдумать по поводу нас двоих, — так она в конечном счете завершила свою тираду.
— Понятно, — сказал Алан.
У нее было тяжело на сердце, потому что она знала: он хороший человек. Но Рут не знала, подходит ли он ей.
«Побыть одной, чтобы все обдумать» — разве так ей будет проще разобраться в этом? Напротив, ей нужно было больше времени проводить с Аланом, чтобы понять свои чувства.
Но она только сказала:
— Я знала, что ты поймешь.
— Я тебя очень люблю, — сказал ей Алан.
— Я знаю, — ответила Рут.
Позднее, пытаясь уснуть, она старалась не думать об отце. Хотя Тед Коул и рассказал ей о романе ее матери с Эдди О'Харой, он утаил, что роман этот был его идеей. Когда Эдди сказал ей, что ее отец намеренно свел его с Марион, Рут была потрясена. Но Рут потрясло вовсе не интриганство отца, который всякими способами пытался внушить Марион мысль, будто та не годится для роли матери; она уже и без того знала, что ее отец интриган. Рут потрясло, что отец хотел оставить ее для себя одного, что ему так сильно хотелось быть ее отцом!
В тридцать шесть лет Рут, которая одновременно любила и ненавидела своего отца, было невыносимо больно узнать, как сильно отец любит ее.
Ханна в тридцать пять
Рут никак не могла уснуть. Причиной ее бессонницы был коньяк в сочетании с тем, в чем она призналась Эдди О'Харе, а она об этом не говорила никому, даже Ханне Грант. На каждом важном этапе своей жизни Рут ждала, что ее мать даст о себе знать. Например,
Тем не менее Рут ждала, что Марион даст о себе знать, в особенности в 1980 году, после выхода в свет ее первого романа. Потом последовали публикации двух других ее романов — второго в 85-м и третьего, который вышел только-только, осенью 1990-го. Вот почему, когда самонадеянная миссис Бентон попыталась выдать себя за мать Рут, та вышла из себя. Долгие годы она представляла себе, что Марион вдруг заявится к ней именно таким образом.
— Как вы думаете, она когда-нибудь объявится? — спросила Рут у Эдди в такси.
Эдди разочаровал ее. В ходе этого волнующего вечера Эдди сделал немало, чтобы рассеять первое, неверное впечатление, сложившееся у Рут о нем, но в такси он нес какую-то невнятицу.
— Гм… — начал он. — Я думаю, что ваша мать должна обрести мир в своей душе, прежде чем она сможет… гм-м, вернуться в вашу жизнь.
Эдди замолчал, словно надеясь, что такси уже подъехало к «Станхопу».
— Гм-м… — снова произнес он. — У Марион, я думаю, есть свои демоны… свои призраки… и я думаю, она сначала должна разобраться с ними, прежде чем сможет появиться перед вами.
— Да бога ради! Ведь она же моя мать! — воскликнула Рут в салоне такси. — Я — тот самый демон, с которым ей бы нужно попытаться разобраться!
Но в ответ Эдди сумел только сказать:
— Чуть не забыл! У меня есть книга — даже две книги, которые я хотел вам подарить.
И тут она задала ему самый важный вопрос в ее жизни: есть ли у нее основания надеяться, что ее мать хоть когда-нибудь даст о себе знать? Эдди порылся в своем портфеле и извлек оттуда две мокрые книги.
Одна из них была подписанным им экземпляром «Шестидесяти раз» — дань Марион, своего рода сексуальная литания. А другая книга? Он не сумел толком сказать, что это за книга. Он просто сунул ее на колени Рут.
— Вы сказали, что собираетесь в Европу, — сказал ей Эдди. — Это хорошее чтение для самолета.
В такой момент и в ответ на самый важный в жизни Рут вопрос он сунул ей книгу для чтения в самолете. Потом такси остановилось у «Станхопа». Эдди самым неуклюжим образом пожал руку Рут. Она, конечно же, поцеловала его, и он покрылся румянцем — как шестнадцатилетний мальчик!
— Мы должны встретиться, когда вы вернетесь из Европы! — крикнул ей Эдди из отъезжающего такси.
Может быть, он не умел прощаться. Если уж откровенно, то определения «жалкий» и «несчастный» подходили к нему как нельзя точно. Он превратил свою застенчивость в разновидность искусства. «Он носит свой комплекс неполноценности, как знак доблести, — написала Рут в своем дневнике. — И в нем нет ничего от проныры». (Рут не раз слышала, как ее отец называл его пронырой.)
И еще в самом начале их вечера вдвоем Рут поняла кое-что об Эдди: он никогда не жаловался. Кроме его пригожести, хрупкой женской красоты, ее мать могла увидеть в нем нечто большее, чем беззаветная преданность ей. Эдди О'Хара был человеком исключительно мужественным, вопреки своей внешности; он принял Марион, какой она была. А летом 58-го, как это представляла себе Рут, ее мать вряд ли была в лучшей психологической форме.
Рут, полуголая, стала бродить по своему номеру в поисках предполагаемого «чтения для самолета», всученного ей Эдди. Она была слишком пьяна, чтобы пытаться читать «Жизнь Грэма Грина», а «Шестьдесят раз» она уже читала — она читала эту книгу уже два раза.