Мужчины, рожденные в январе
Шрифт:
— Оп-па-паа, оп-па-паа, — весело подбадривая Орлика, кричит Ваня с берега.
Мальчик сбрасывает рубашку, штаны и стремглав влетает в пруд. Вода вначале кажется такой холодной, что екает сердце и захватывает дух. Кусочки солнца на воде, в брызгах, на мокрой спине Орлика и в возбужденных глазах Пантелеймона Пантелеймоновича.
На берегу появляются те же девушки с фермы, что подходили к конюшне утром.
— Пантелеймон Пантелеймонович, — кричат они в один голос, — Буренка начала телиться.
— Как это? — удивился тот.
— Она
— Рано еще…
— Рано… А она мычит, да жалобно так…
Девчонки готовы расплакаться, и белизну их лиц зной сравнивает с белизной их халатов и косынок.
Пантелеймон Пантелеймонович выводит на берег Орлика, с которого струйками стекает вода, передает Ване поводок уздечки, наказывает отвести иноходца в конюшню, а сам идет за девушками на ферму.
Нет в мире человека, который был бы счастливее Вани. Орлик послушно идет следом, и мальчик слышит его сильное дыхание. Стоит Ване вскочить на спину иноходца, и конь умчит его в дальние края. Мать с отцом не поверят своим глазам, увидев сына. «Ваня, Ванечка! Это ты, сынок наш?» — запричитают они. А Ваня спросит: «Почему вы так долго не приезжаете за мной? Забыли, забыли, совсем меня забыли!..» И мама с папой станут обнимать его, а Орлик встретит своего отца — Красного коня. Они поскачут в дальние степи, где не бывает холодных зим, где в густой и высокой траве может спрятаться даже слон. «Мамочка! Мамочка! — закричит Ваня. — Поедем домой». Они вернутся все трое, выкупят свой дом, моторную лодку и будут жить, как раньше, вместе.
Ваня завел иноходца в конюшню, привязал к кормушке и стал носить траву, которую недавно привезли С поля. Трава была тяжелой и пахучей. Ваня набирал небольшие охапки, чтобы не терять траву в пути. Орлик ел с жадностью и благодарностью.
Ваня вспомнил, что забыл сказать Пантелеймону Пантелеймоновичу о сломанном телевизоре.
Три больших длинных коровника находились неподалеку. Возле одного толпились доярки. Ваня подошел к девушкам, что, приходили за ветфельдшером, и спросил:
— Где Патефон Патефонович?!
— Он очень сильно занят. У нас корова помирает, — ответили печально девушки.
Ваня побрел в деревню. В столовую он пришел рано, и она была закрыта. Мальчик сел на крыльцо.
Крепкий, сухой зной все висел и висел над селом. Дома, деревья, сам Ваня, лежавшая у крыльца столовой собака с высунутым большим языком розового цвета — язык дергался, влажно блестел и напоминал Ване рыб, которых разводят в аквариуме, — изредка пробегающие мимо машины — все, что видят глаза, кажется, изнемогает от зноя.
Мальчику вспомнился дом в городке, где он жил, беседка в саду, увитая зеленью, где было прохладно, где любили вечерами, пить чай с вишневым вареньем и где любил играть Ваня; вспомнилась река, папина лодка, прогулки, на лодке по реке, как любила эти прогулки мама, как она была рада им, как она смеялась и смотрела влажными, счастливыми глазами на папу.
В жаркой светлости дня тоска по родителям была особенно острой. Ваня вяло
Дверь столовой открылась, на пороге появилась полная женщина в белом халате, с красным, потным лицом, — бабушкина соседка, повар столовой.
— Ванечка, ты сидишь-то че?.. — запела она. — Пойдем-ка, бабка твоя идет, с весовой звонила.
В столовой пахло борщом и компотом, было душно и очень чисто. На столах, расставленных двумя рядами, вытянулись в линию стаканы с салфетками: бумажные салфетки походили на высокие и толстые белые свечи.
Повариха посадила Ваню за стол, принесла два борща, котлеты с жареной картошкой и два стакана «потного» компота. Борщ был розовый и горячий. Ваня стал потихоньку помешивать его ложкой.
Пришла бабушка.
— Ты чего такой грустный? — сразу спросила она.
— Я не грустный, — ответил Ваня. — Я жаркий.
В столовой теперь было много людей: шоферы, доярки, работники конторы.
Бабушка выведывала у Вани о том, что он делал до обеда. Мальчик отвечал неохотно, он не любил говорить за столом, к этому его приучил отец. Когда Ваня был совсем маленьким и, сидя на коленях у матери, которая кормила его, начинал смеяться или щебетать, отец делал сердитое лицо и говорил:
— Какой нехороший у нас мальчик!
А Ваня хотел быть хорошим, потому что, когда он был нехороший, отец не брал его с собой в лодку.
После обеда бабушка повела Ваню к себе на весовую. Шла заготовка силоса и сена, машины одна за одной катили к большим воротам весовой. Нагруженные ЗИЛы осторожно вползали на большую площадку, бабушка взвешивала их и записывала результат в журнал.
Ване скучно на весовой, бабушка ни на шаг не отпускала от себя: боится, что он попадет под машину.
Потом Ваня отпросился к Пантелеймону Пантелеймоновичу, но его не было в ветпункте. Мальчик зашел в стойло к Орлику, дал ему кусок хлеба, прихваченный еще из столовой. Конь благодарно замахал головой и стал сильнее тянуться к Ване. Но хлеба больше не было.
«Может, и Орлик тоскует о своем отце? — подумал Ваня. — Его мать рядом, а отца нет». Снова мальчик слышит топот копыт, и образ Красного коня встает перед ним. Ване становится жалко Орлика и грустно от того, что он сам одинок, что отец с матерью так долго не приезжают. Ваня прижимается к мягким, словно материнская щека, губам лошади, и слезы неудержимо бегут из его глаз.
Мальчик выходит из конюшни и идет не спеша по дороге к деревне. Солнце печет непокрытую голову, Белая мягкая дорога такая горячая, что кажется, будто она посыпана углями из печи. На деревьях сидят большие, квелые от жары вороны, их много, и они кажутся волшебными черными плодами, которые несъедобны, и потому люди их не срывают.
У кассы клуба толкалось несколько ребят, дожидаясь продажи билетов На детский сеанс. Ване не хотелось идти в кино: нужно долго стоять за билетом в очереди среди незнакомых мальчишек. Друзей у Вани в деревне еще нет.