Мужчины в нашей жизни
Шрифт:
Он с силой притянул меня к себе. По моим собственным представлениям, я должна была замереть от счастья, но вместо этого тихо и упрямо проговорила:
— Все верно, Глеб. Но я не могу оставить маму.
— А помнишь, ты сказала, что готова всегда соглашаться со мной?
— Я и готова, Глеб. Но сейчас ты требуешь невозможного. Давай подождем несколько часов. Давай же, давай, Глеб! Я просто удостоверюсь, что она жива и с ней все в порядке.
— Да что с ней может быть в порядке?! Как может быть в порядке человек, обреченный закончить жизнь в сумасшедшем доме?
— Мне надо убедиться, что она хотя
— Это не имеет значения.
— Глеб, это моя мать! И она — человек. Человеческая жизнь…
— Такая жизнь — ничто! Ноль! Пустое место!.. Идем, за нами приехали.
В оцепенении я взяла сумку с вещами, маленькую сумочку с документами, нажала на кнопку лифта, пока Глеб долго и кропотливо запирал замки. Но в лифте оцепенение пропало.
— Глеб, прости, я не могу ехать! Не могу!
— И это твое последнее слово? Твой окончательный выбор?
— Ну зачем ты меня ставишь перед таким выбором? Зачем мучаешь, Глеб? Глеб!!!
— Затем! Наша будущая жизнь не может быть испорчена присутствием твоей матери. Ты все отлично понимаешь! Теперь иди в машину, вон — черная «ауди».
Я сделала несколько шагов по направлению к машине, потом вдруг передумала, прошла мимо, свернула в арку и углубилась во дворы. В черной «ауди» с надсадным дребезжанием заработал мотор, и она, подпрыгнув, рванулась с места. Я не оборачивалась — догадалась по звукам. Так бывает у машин с плохо отрегулированным сцеплением. Как люди не боятся на таких ездить? Создают лишние возможности для аварии, рискуют своей и чужой жизнью…
Глава 12
Дальше — неинтересно. Маму я не застала дома. Квартира все еще сохраняла приметы праздника. Подчеркнутый, будто специально для посторонних глаз наведенный порядок, торжественные букеты в высоких хрустальных вазах…
Посуду после неудавшегося застолья мама перемыла, закуски убрала в холодильник. На столе только валялась начатая упаковка таблеток и ее мобильный телефон. От нечего делать я прочитала инструкцию по применению лекарства.
Таблетки полагалось употреблять при наступлении тяжелых депрессивных состояний. Поскольку депрессивное состояние запросто может закончиться суицидом, коаксил от больных советовали прятать. В качестве противопоказаний в инструкции были названы болезни сердца и желудка.
Мне показалось, не будет хуже, если я проглочу такую таблетку. Правда, пока тяжелого депрессивного состояния у меня нет, но наверняка все впереди. Что произошло у нас с Глебом? Господи, что-то ужасное. Ужасное и, кажется, непоправимое. Почему же я ничего не чувствую? Так бывает: ударишься обо что-нибудь острое локтем или коленкой, и в первую минуту не чувствуешь боли. Боль приходит потом. Боль придет…
Зазвонил телефон. Чужой грубый мужской голос просил «позвать к трубочке Векшину Наталью Павловну». И, услышав, что это я, без заминок и промедлений пригласил меня приехать для опознания трупа женщины…
— На вид лет пятьдесят пять — шестьдесят, русые волосы, среднего телосложения. В ее сумке лежали документы на имя Векшиной Инны Владимировны.
Труп обнаружили сотрудники линейной милиции в пригородном электропоезде Киевской железной дороги сегодня, в половине шестого утра…
Я ответила, мол, сейчас приеду, и спокойно подумала, что очень вовремя приняла таблетку…
Маму
С доктором мы разговорились на похоронах. Он волновался, краснел и бледнел, так что периодически мне приходилось его успокаивать. Я-то чувствовала себя неплохо, вдоволь наевшись маминых таблеток, благо организацию похорон полностью взял на себя вернувшийся из Германии Лешка.
— Скажите, Наталья Павловна, с чего начался у нее новый приступ? — спрашивал успокоенный мной доктор.
— С моего дня рождения, — рассказывала я равнодушно. — Мама взялась все приготовить, а потом куда-то уехала. Когда мы пришли с работы, ее не было дома.
— То есть домой в тот день вы пришли не одна?
— Почему это вас удивляет? Все-таки день рождения…
— А с кем, если не секрет?
— С мужем. То есть с будущим мужем.
— Вот видите! Вам не следовало ее волновать! Замужество дочери — факт, трудно воспринимаемый родителями. Даже здоровые люди переживают. А уж с ее диагнозом! Тем более она переутомилась, много готовила. Я же просил вас в первое время не оставлять ее одну, следить за нагрузками!
Чтобы отвязаться от доктора, я достала из кармана куртки давно вибрировавший там телефон. Меня не интересовало, кто звонит, мне просто опостылело общество этого человека. Доктор бодро зашагал между могилами, а я, наоборот, остановилась, увидев на определителе номер Глеба. Что он хочет мне сказать? О чем мы тогда не договорили? Мне казалось, в природе не существует таких тем… И, не очень понимая, что делаю, я бросила телефон в бурую кучу осенних листьев, возле которой стояла.
Куча была аккуратной, плотно утрамбованной. Телефон не провалился под листья — так и остался лежать на поверхности. Ничего, осень — пора листопадов. Скоро подоспеют новые партии листьев и поглотят телефон. За территорией следят здесь очень внимательно. Это престижное, дорогое кладбище — на нем теперь хоронят не только и даже не столько старых москвичей, но в первую очередь бандитов и новых русских. Представители этих социальных категорий даже после смерти не позволят обидеть себя…
С кладбища поехали на поминки в ресторан. Лешка все решил отмечать в ресторане: и поминки, и девять дней, и сорок…
И как они незаметно прошли, эти сорок дней!.. Мы жили с Лешкой в одной квартире, но я почти не видела брата. Он часто уезжал, не ночевал дома, потом отсыпался и снова куда-то спешил.
— У тебя серьезные неприятности? — спросила я после сорока дней.
— У меня — серьезные наоборот!
— Неприятности наоборот?
— Да, и очень серьезные! — дурачился Лешка.
— Тогда рассказывай.
— Не проблема!
После проигранного квартирного процесса, глубоко потрясенный произошедшим, мой брат возвращался в Германию. В самолете через проход от него сидела группка девушек, лет по двадцать пять — тридцать. Танцевальный коллектив, как выяснилось позже. Все девушки стройные, симпатичные, а одна — более того. Лешка спросил, как ее зовут.