Мужей много не бывает
Шрифт:
Наверное, это бренди ударило мне в голову. Теперь я вспоминаю, почему решила не пить, пока нахожусь в Лас-Вегасе. Я убираю руку с его ладони и прячу ее подальше.
Наше со Стиви время истекает. Сегодняшнее утро было взято на время, ночь же — украдена. Где-то в Лондоне, в каком-то из судов лежит подписанная бумага, недвусмысленно утверждающая, что мы со Стиви хотим развестись. Точно так же в бюро записи актов гражданского состояния в Абердине долгие годы лежала бумага, свидетельствовавшая о том, что когда-то мы хотели вступить в брак друг с другом. Обе эти бумаги не значат ничего — и в то же время значат
— Что тебя тянуло к этому занятию, Стиви? Как получилось, что ты так сильно хотел быть двойником Элвиса?
— Так сильно, что даже тобой пожертвовал?
Он прав. Без этой одержимости Элвисом у нас могло все получиться. Поэтому-то мне и нужен ответ на этот вопрос. Я начала копаться в прошлом в надежде, что теперь, по прошествии стольких лет, Стиви сможет пролить свет на природу нашего с ним самого большого камня преткновения.
— Тебе всегда нравился Элвис, даже совсем в детстве. К тому времени, как ты появился в Кёркспи, ты был уже большим его поклонником. Затем ты поступил в университет…
— Да, хорошее было время.
— Но тогда ты еще серьезно не выступал.
— Да, не выступал. Мне нужно было много всего узнать о троянском коне, и к тому же я слишком много времени проводил в «Конюхе и лошадях».
— Об этом я и говорю, Стиви. Я считала тебя человеком эпохи Возрождения. Ты изучал музыку, читал в свободное время Илиаду и Одиссею и все же не чурался ходить с друзьями в паб. Ты получил хороший диплом — а потом захотел стать двойником Элвиса. — Я стараюсь скрыть раздражение, но не слишком в этом преуспеваю.
Стиви улыбается, но только губами.
— Трибьют-исполнителем, если можно. Поверь мне, Белинда…
— Белла, если можно, — говорю я, отплачивая Стиви той же монетой.
— Белла, поверь мне, часто хорошо спетая пара куплетов из «Люби меня нежно» более важна, чем все, что я узнал в университете за время учебы. Даже если при этом на мне парик и брюки клеш.
Я понимаю, что Стиви специально взял такой легкий тон, но его шутливое отношение к своей карьере только еще больше меня заводит.
— Ну почему ты не хочешь использовать весь свой потенциал? Почему ты не хочешь быть собой?
— И это я слышу от женщины, сменившей имя, прическу, акцент и место жительства — и не захотевшей сообщить свой новый адрес законному мужу.
Ночной воздух больше не кажется мне таким теплым. Я понимаю, что он хочет сказать, но это не мешает мне гневно смотреть на него. В действительности я так взъелась, возможно, именно потому, что понимаю, что он хочет сказать. Я замечаю, что мой стакан пуст, и знаком подзываю бармена, который приносит нам разноцветных коктейлей. Я понятия не имею, что это за пойло. Может быть, мне следовало заказать слоеный пудинг с маслом, чтобы защитить желудок. Должно быть, бармен подумал о том же, потому что вместе с коктейлями он поставил на стол тарелочку с орехами. Я кладу несколько орехов в рот, зная,
Я глубоко вздыхаю, стараясь скрыть замешательство.
— Белинда, можно спросить тебя кое о чем?
— О чем угодно, — поспешно соглашаюсь я.
— Если бы я не встретил Лауру и не появился в твоей жизни, ты бы когда-нибудь все-таки решилась сама отыскать меня? Или ты продолжала бы надеяться, что все это болото высохнет само собой?
Я вздыхаю.
— Второе, скорее всего. Хотя ситуация все равно двигалась к развязке. Времени оставалось все меньше.
— Биологические часы? — уточняет он.
Я кривлю губы. Ненавижу, когда мужчины говорят о биологических часах, гормонах или определенных днях месяца. Они самодовольно ухмыляются и кивают, будто им все понятно. В то время как на самом деле все совсем наоборот.
— Не мои, — резко бросаю я. — Фила.
— Да. Не твои. В тебе никогда не был силен материнский инстинкт, — тихо говорит Стиви. Он спокойно потягивает коктейль, явно не подозревая о том, что еще немного, и в глаз ему воткнется разноцветный бумажный зонтик. Всю легкость и доверительность нашего общения будто водой смыло.
— Ты ничего обо мне не знаешь, — в ярости говорю я.
— Как так? Я же твой супруг, — констатирует он.
— На бумаге. Только на бумаге. — У меня вдруг возникает сильное желание схватить сумочку, убежать из этого сада и оказаться у себя в номере. Я хочу сбежать от этой кошмарной, мучительной откровенности и опасного ковыряния в душах друг друга. Бежать, бежать отсюда как можно быстрее, стуча каблуками по асфальту и чувствуя спиной, как увеличивается разделяющее нас расстояние. Но я продолжаю сидеть.
— Филип очень хочет детей, и мне становится все труднее находить причины для отказа. Но родить от него было бы неправильно. Это значило бы вовлечь новые жизни в старый клубок проблем. Родители не должны так поступать. Назначение родителей — решать проблемы, а не плодить их. Я всегда понимала, что не буду рожать от Фила, будучи официально замужем за тобой. Кроме того… — А хочу ли я продолжать?
— Что?
— Даже если предположить, что у нас получится успешно разрешить этот вопрос с двоемужием, я все равно не знаю, справлюсь ли с ролью матери, — признаюсь я. — Я не очень понимаю, как все это должно выглядеть.
— Из тебя получится замечательная мать, — с серьезным лицом заверяет меня Стиви.
— Спасибо, — улыбаюсь я. — А из тебя — замечательный отец. — Очевидно, мой глупый язык забыл посоветоваться с мозгом перед тем, как сделать это, мягко говоря, опрометчивое заявление. От моего неожиданного комплимента Стиви начинает светиться.
Спохватившись, я захлопываю рот — в тот самый момент, когда наши губы соприкасаются.
Наш поцелуй длится… сколько? Не знаю — от долей секунды до нескольких минут. И это такой восторг! Он переносит меня на восемь лет назад, стирая все, что произошло после, уничтожая все мои обязательства и — о господи! — разъедая всю мою нравственность. Стиви — воплощенный секс. Он всегда таким был. Я помню, как хотела его в свои юные годы. Когда я теплыми летними ночами лежала одна в своей комнате, у меня все тело ломило от желания. В открытое окно проникал ночной шум и надежда на будущее. Ветер — в нем было обещание и вопрос: что, если? Что, если?