Мужики и бабы
Шрифт:
– На этот счет прениев не требуется, – строго сказал Кадыков.
– Да ты чего это надумал, Зиновий Тимофеевич? – обалдело глядел на него Прокоп. – Чем мы тебе не угодили? Что ты, в самом деле, нас прогнать хочешь или сам уходишь?
– Обожди малость. Узнаешь все по порядку, кто кому угодить хочет, а кому надоело в угодничество играть! Давай, дорогой Дмитрий Иванович, выкладывай все наши счета.
Успенский раскрыл серую картонную папку и сказал, глядя поверху:
– А чего тут докладывать? Вы и сами все наперечет знаете. На июнь месяц изготовлено
– Дак чего у вас приспичило? – спросил опять Прокоп, беспокойно ерзая на скамейке. – Июнь еще почти весь впереди.
– На носу Троица, Духов день… Праздники, – нехотя отозвался Кадыков. – А после Троицы навоз будем вывозить. Тогда не до кирпича и кладки.
– Дмитрий Иванович-то не возит навоз! – крикнул Прокоп раздраженно. – Он и посчитает все не торопясь… В аккурат расплатится.
– Дмитрий Иваныч от нас уходит, – раздельно, точно по слогам, отчеканил Кадыков.
– Куда уходит?
– Чего ж ты молчишь?
– За этим и собрал вас, чтобы сказать. Дмитрий Иванович сдает дела.
– Кому?
– Ня знаю, – по-пантюхински, упирая на «я», отрезал сердито Кадыков и нахохлился, словно кто-то его обидел.
Бородин и Ельтого выжидательно и удивленно глядели на старших, но те молчали. Прокоп метал прокурорские взоры то на Кадыкова, то на Успенского; но Кадыков, резко вскинув подбородок, рассматривал тесовый потолок, а Успенский, низко опустив голову, что-то чертил в папке.
– Э-э, как она, как ее… Притчина ухода? – спросил наконец Барабошка.
– Указания свыше не обсуждаются, – ответил уклончиво Кадыков.
Успенский слегка покраснел и, глядя вкось на Барабошку, пояснил:
– Я в ближайшее время поступаю учителем в Степановскую школу.
После этих слов Прокоп, все время державший голову поверху, как гусак, сразу осел, подавая вперед мосластые плечи.
– Вопросы имеются? – спросил Кадыков.
– Кого подготовили взамен? – спросил глухо Прокоп.
– Вот рекомендую Клима Борзунова, если он, конечно, согласится, – Кадыков мотнул головой, взглянул на Барабошку.
– Э-э, как она, как ее… Работенка не под силу. Не по голове то есть… Запутаю, мужики, все дебеты и кредиты… Сам черт не разберет, а сатана шею сломит. Право слов, мужики, – залотошил Барабошка.
Прокоп скривил щеку и вздохнул, потом с надеждой поглядел на Кадыкова:
– Может быть, ты возыметь и бумажные дела? А, Зиновий Тимофеевич?
– Нет, мужики… Я тоже ведь ухожу, – отрезал Кадыков.
– Как? – Прокоп подался к столу и часто заморгал.
– Я не обучен с кредитами обращаться… Я человек служилый…
– А как же мы? Закрывай лавочку, да? – спросил Иван Бородин, обращаясь к своим приятелям Прокопу и Андрею.
– Ельтого, попросим в РИКе, может, пришлют кого с образованием, – сказал Колокольцев.
– По почте выпишут, что ли? – усмехнулся Прокоп.
– Найти все можно, – сказал Кадыков. – Было бы желание. Боюсь, что в РИКе вам не помогут, а скорее наоборот.
– Как то есть наоборот? – спросил Прокоп, все более удивляясь.
– А так. Не нравится ваша артель Возвышаеву. Вот кабы все обобществить – землю, инвентарь, скот… тогда другой оборот.
– Так была же в Выселках коммуна?
– Возвышаев повторить хочет, – сказал Кадыков.
– Нет, на это я не согласный, – решительно отрезал Прокоп и хлопнул себя по коленке.
– Ты погоди, Прокоп, погоди! – Ванятка положил свою ладонь на сжатый кулак Прокопа. – Раскатать избу куда как просто. Сложи ее попробуй заново! Ты забыл, как мы артель создавали? Сараи строили, печи?! Жилы из себя тянули. Последние гроши закладывали… Думали – оправдает, обернемся… разбогатеем… И теперь вот, когда дело пошло на лад, сами разбегаемся. Куда? Пошто?!
– Окстись, Христос с тобой. Кто, я разваливаю артель? Ты их вон спроси, – указал Прокоп на застолицу. – Куда они бегут? И пошто?!
– Мы на службе, – ответил Кадыков. – Нас отзовут, других поставят. Это вам решать – быть артели или не быть. Обобществляйте землю, инвентарь, и разговор кончен.
– Не для того я двенадцать лет хрип гнул, чтобы свалить все свои манатки в общую кучу, – крикнул Прокоп.
– Да кто тебя заставляет делать кучу-малу? – подался к нему опять Ванятка. – Ведь бьем же вместе кирпич, дома вон строим. И ничего. Разбираемся, кто лучше кладет, тот и получает больше. Так и с землей приладимся, и с инвентарем.
– Приладимся! Один придет с сохой, другой – с блохой, – усмехнулся Прокоп. – Скажи уж проще: отдай, мол, нам свою молотилку, а сам ходи с цепами.
В отличие от худого и мосластого Прокопа, Ванятка был широк и плотен, с большой лысой головой, словно полированной на точильном станке. Взрывается он, как порох; цыганистые глаза его округлились, ноздри задрожали, голова пятнами покрылась:
– Скаред лыковый! Ты дождешься… У тебя ее все равно отберут.
– Кто это отберет? Да я башку ему отвинчу, как гайку. И брошу под забор.
– Мотри, разбросался…
– Эй вы, забубенные! Поменьше размахивайте кулаками! – крикнул Кадыков и постучал ладонью об стол.
– Да я к нему по-человечески, – ринулся к столу Ванятка. – О себе думай и других не забывай. Сколько семей кормит наша артель? А развалим ее из-за каких-то сеялок да молотилок. Уж ежели на то пошло, – обернулся опять к Прокопу, – оплатим мы твою молотилку.
– Оборы от лаптей продашь? – с усмешкой спросил Прокоп.
– Не оборами, а хлебом артельным за три-четыре года погасим.