Мужики
Шрифт:
День встал весь золотой, из деревни неслось мычание коров, которых гнали на пастбище, скрипели колодезные журавли, люди шли в поле, и по дорогам тарахтели телеги. Ветерок, игравший колосьями, доносил сюда голоса.
Все было, как изо дня в день. А Шимек ничего не видел — он с головой ушел в работу. Порой разгибал усталую спину, переводил дух, протирал глаза, залитые потом, — и опять впивался в землю, как ненасытная пиявка, и по своему обыкновению беседовал с каждой вещью, как с живым существом.
Выворачивая
— Ну, належался ты здесь, отдохнул, а теперь можешь моей хате фундаментом послужить.
А вырубая терновый куст, говорил посмеиваясь:
— Не упирайся, дурачина! Думает, что я с ним не слажу! Неужели же оставлять тебя, чтобы ты людям штаны рвал, а?
Древним камням сказал:
— И вас сдвину с места, тесно тут! Вымощу вами двор перед хлевом, как у Борыны!
В минуты передышки он любовным взглядом обнимал свою землю и горячо шептал:
— Моя! Моя! Никто тебя у меня не вырвет!
И, жалея эту бедную, неродящую землю, заросшую бурьяном и заброшенную, шептал ей ласково, как ребенку:
— Потерпи маленько, горемычная, обработаю тебя, подкормлю, вспашу, и будешь родить, как другие. Не бойся, будешь мною довольна!
Солнце встало над полем и светило ему прямо в глаза.
— Вот спасибо! — промолвил он жмурясь. — Опять, видно, жара будет и сушь! Ишь, какое ты красное встало сегодня!
Скоро зазвенел маленький колокол в костеле. Над липецкими трубами медленно поднимались голубые султаны дыма.
— Хорошо бы поесть сейчас, хозяин, а? — Он стянул потуже пояс. — Да, не принесет уж тебе мать горшок в поле, не принесет!
Он печально вздохнул.
На полях Подлесья закопошились люди. Они, как и Шимек, выходили работать на недавно приобретенной у помещика земле. Шимек увидел Стаха Плошку, пахавшего на паре крепких лошадей.
"Господи, когда же ты мне хоть одну лошадку пошлешь!" — подумал он.
Юзеф Вахник возил камень на фундамент для новой избы. Клемб с сыновьями окапывал свой участок канавой, а Гжеля, брат войта, у самой дороги на перекрестке что-то долго вымерял шестом.
"Место самое подходящее для корчмы", — заметил про себя Шимек.
Гжеля, отметив вымеренное место колышками, подошел к Шимеку поздороваться.
— Ого! Работаешь ты, как я погляжу, за десятерых! — Гжеля смотрел на него с удивлением и восхищением.
— Приходится! Что у меня есть? Одни штаны да пара рук! — буркнул тот, не отрываясь от работы. Гжеля надавал ему всяких советов и вернулся на свой участок, а после него подходили и другие, кто — ободрить приветливым словом, кто — просто выкурить папироску и позубоскалить. Шимек отвечал им с все возраставшим нетерпением и в конце концов резко прикрикнул на Прычека.
— Делал бы свое дело да другим не мешал!
И его оставили в покое.
Солнце поднималось все выше. Оно было уже над костелом и катилось неудержимо, заливая мир ослепительным светом и жаром. Ветер утих, и ничто не мешало зною окутывать землю зыбкой пеленой, в которой хлеба купались, как в клокочущем кипятке.
— Ну, меня не скоро прогонишь! — сказал Шимек, обращаясь к солнцу, и, увидев Настусю, которая несла ему завтрак, пошел ей навстречу.
Он жадно ел, а Настуся уныло оглядывала поле.
— Да разве на таких камнях и болотах уродится что-нибудь?
— Все уродится, увидишь, и пшеница у тебя будет на пироги!
— Пока трава вырастет, кобылу волки съедят!
— Не съедят, Настуся! Земля у нас есть, теперь переждать легче. Ведь целых шесть моргов! — утешал ее Шимек, торопливо доедая завтрак.
— Что же, землю грызть будем? А зимовать где?
— Это уж моя забота, ты не беспокойся! Я все обмозговал и все устрою. — Он отодвинул пустые судки и повел Настку смотреть участок.
— Вот тут будет стоять изба, — объяснял он весело.
— Будет стоять! Из грязи ты ее слепишь, как ласточки!
— Нет, из дерева, и веток, и глины, и песка, из чего попало, только бы нам в ней продержаться какой-нибудь годик, пока не станем на ноги.
— Знатную усадьбу ты, я вижу, задумал строить! — недовольно проворчала Настка.
— Лучше жить в лачуге, да своей, чем у людей угол снимать.
— У Плошковой можно перезимовать. Она сама по доброте сердечной сказала, что даст нам комнату.
— По доброте сердечной, как же! Это она хочет матери досадить. Ведь они грызутся, как собаки. Не нуждаюсь я в ее доброте! Не сомневайся, Настуся, такую избу тебе поставлю, что и окно будет, и печь, и все, что полагается. Вот как бог свят, через три недельки изба будет готова! Без рук останусь, а изба будет!
— Да неужели же ты один ее выстроишь!
— Матеуш обещал помочь.
— А может, и мать твоя чем-нибудь нам поможет? — спросила Настуся робко.
— Умру, а у нее не попрошу! — крикнул Шимек, но, видя, что Настка еще больше опечалилась, и сам приуныл и, когда они присели во ржи, стал жалобно оправдываться:
— Да как же это можно, Настуся? Ведь выгнала она меня и тебя ругает.
— Боже ты мой, хоть бы коровенку дала, а то у нас, как у последних нищих, ничего нет. Даже подумать страшно!
— Будет и корова, Настусь, будет! Я уже одну присмотрел.
— Ни хаты, ни скотины, ничего! — заплакала Настка, прижимаясь к нему. Шимек утирал ей глаза, гладил по голове, но и ему стало так тяжело, что сам чуть не разревелся. Он вскочил, схватил лопату и с притворным гневом прикрикнул на Настку: