Мужики
Шрифт:
— Далеко до этой Кальварии?
— Две недели мы шли — это за Краковом, — да я не дошел. В одной деревне, где мы полдничали, хозяин хату себе строил, а понимал он в этом деле столько, сколько коза в перце. Ну, я и рассердился, изругал его, сукина сына, за то, что он столько дерева испортил без толку… да и остался у него. Очень уж он просил. В два месяца выстроил я ему дом — что твоя усадьба. И он был так рад, что даже за свою сестру сватал меня, за вдову. У нее там поблизости земли пять моргов было.
— Старуха, должно быть?
—
— Отчего же не женились? Все-таки пять моргов…
— И вшивый тулуп, что остался от покойника-мужа. А на что мне жена? Давно опротивело мне бабье племя! Кричат, орут, суетятся, как сороки на заборе. Ты ей слово, а она тебе двадцать, — как горохом сыплет… У мужика разум есть, а она только знай языком треплет. Ты с ней, как с человеком, говоришь, а она не поймет, не рассудит, и только болтает, что в голову взбредет. Слыхал я, будто Господь дал бабе только половину души, — и это, должно быть, правда. А другую половину ей, видно, черт смастерил!
— Есть между ними и толковые… — сказал Антек хмуро.
— Да, говорят, есть и белые вороны, только их никто не видал.
— А что же, у вас жены никогда и не было?
— Была, была! — Бартек вдруг замолчал и устремил свои выцветшие серые глаза куда-то вдаль. Он был уже старый человек, высохший, как щепка, жилистый и прямой, но сейчас он вдруг как-то сгорбился и быстро-быстро моргал глазами, а трубка заерзала у него в зубах.
— Спускается, тащи! — кричал работник у пил.
— Эй, Бартек, живей! Не стой, а то и пилы остановятся! — заорал Матеуш.
— Вот дурак! Скорее скорого не сделаешь! Села ворона на костел, каркает и думает, что она — ксендз на амвоне! — буркнул Бартек сердито.
Видно, его что-то расстроило: он теперь чаще отдыхал и с нетерпением поглядывал на небо — скоро ли полдень.
Хорошо, что полдень скоро наступил. Пришли женщины с судками, из-за мельницы появилась Ганка. Лесопилку остановили, и все пошли обедать на мельницу. Антек прошел в каморку Мельникова работника, с которым они были приятели и не одну бутылочку распили вместе. Он уже больше не бегал от людей, не сторонился их, но смотрел на них такими глазами, что они сами его избегали.
Жара в каморке была такая, что дышать было нечем, а мужики сидели в тулупах и весело калякали. Это были жители дальних деревень, они привезли на помол зерно и ожидали, пока его смелют. Беспрестанно подкладывали торф в уже раскалившуюся докрасна печурку, курили так усердно, что вся каморка тонула в табачном дыму, и разговаривали.
Антек сел под окном на каких-то мешках, поставил между
— Не мог разве отец принести обед? Неужто ты будешь каждый день ходить в такую даль?
— Ему надо навоз убрать из-под телки… И мне хотелось самой отнести.
Ганка всегда так устраивала, чтобы самой нести мужу еду и иметь возможность посмотреть на него.
— Ну, как у вас там? — спросил он, доедая обед.
— Да ничего. Я уже напряла целый мешок шерсти и отнесла органистихе пять мотков. Она так довольна! Вот только Петрусь что-то мечется, ничего не ест — жар у него.
— Объелся — и все тут.
— Должно быть, так… Янкель приходил за гусями.
— Продашь?
— Как можно! А весною покупать придется!
— Ну, как знаешь, — дело твое.
— У Вахников опять драка была, даже за ксендзом посылали, чтобы он их угомонил… А у Пачесей, говорят, теленок морковкой подавился.
— Да мне-то что за дело! — нетерпеливо пробурчал Антек.
— Органист приход объезжает, — сообщила Ганка через минуту, уже с некоторой робостью.
— Что ж ты ему дала?
— Два пучка чесаного льна и четыре яйца. Он сказал, что, когда нам понадобится, даст воз овса, а денег подождет до лета, или можно будет отработать ему. Да я не взяла, зачем нам у него брать — ведь нам еще с отца причитается корм для скотины, мы сняли всего два воза, а столько моргов засеяли…
— Не пойду я отцу напоминать, и ты не смей! Возьми у органиста, отработаем. А не хочешь, так последнюю телку продадим: у отца я, пока жив, ничего просить не стану. Понятно?
— Понятно. У органиста взять…
— А может быть, я здесь заработаю столько, что нам хватит… Не реви ты на людях!
— Да я не плачу, нет… Ты возьми у мельника с полмешка ячменя на крупу, дешевле выйдет, чем готовую покупать.
— Ладно, скажу ему нынче, а как-нибудь после работы останусь и смелю.
Ганка ушла, а он еще посидел, куря папиросу и не вмешиваясь в разговоры мужиков. Они говорили о брате помещика из Воли.
— Яцеком его звали, я его хорошо знал, — сказал только что вошедший Бартек.