Мужская верность (сборник)
Шрифт:
Со дна души всколыхнулись привычные комплексы. Он хуже всех. Рожден ползать. А рожденный ползать, как известно, летать не может.
Феликс молчал весь вечер, а потом взял и напился мертвецки. Капитан на плечах отнес его в машину, как мешок с картошкой.
Дома Феликс описался. И это был логический финал: вот он в моче, как в собственном соку. И это все.
Маша стащила с Феликса всю одежду и оставила спать на полу. Ночью он проснулся — совершенно голый, на жесткой основе, и не мог сообразить: где он? В морге? Он умер? Феликс стал искать глазами
Рассол втекал в него спасительной влагой. Феликс поднялся и пошел в душ. Вода омывала тело, возвращала к жизни. К жизни без Нины. Феликс стоял, зажмурившись, и плакал.
Этап РАЗГОВАРИВАТЬ окончился. Начался новый этап: СМОТРЕТЬ. Он смотрел на Нину и смотрел, как будто позабыл на ней свои глаза. Он вбирал в себя ее лицо во всех ракурсах: в профиль, фас, три четверти. Маленькое изящное ухо, привычный изгиб волос, столб шеи, на которую крепилась маленькая, как тыковка, головка. А сколько в этой головке ума, юмора. Феликс смотрел на Нину и бредил наяву, шевелил губами.
Нина замечала, но никак не реагировала. Каждый человек вправе смотреть, если ему нравится. Это было поведение самоуверенной женщины, привыкшей к тому, что на нее смотрят, желают, мечтают.
Когда Феликс вспоминал о капитане, и более того — представлял в подробностях, — он наполнялся темным ветром ярости и торопился уйти, чтобы не нагрубить Нине, не сказать что-то оскорбительное.
Фильм тем временем перешел в монтажно-тонировочный период. Феликс сидел в монтажной комнате, приходилось задерживаться допоздна. Маша давала ему с собой бутерброды и бульон в термосе. Не задавала вопросы и не возникала. Она верила Феликсу безгранично. И сама была предана безгранично. У нее не было других интересов, кроме семьи. И времени тоже не было. После работы забирала ребенка из детского сада и как рыба билась в сетях большого хозяйства: убрать, постирать, приготовить. Работала в две смены: утром на работе, вечером дома. У нее был свой сюжет и свое кино.
Феликс и Нина тем временем сидели в монтажной. Они, как четки, перебирали каждый сантиметр пленки. Урезали длинноты. Потом им казалось, что они сократили слишком много — исчез воздух. Возвращались обратно.
Когда выходили на улицу покурить, с удивлением смотрели на поток людей, совершенно равнодушных к кинопроизводству и монтажу. Оказывается, существовала другая, параллельная жизнь, как у рыб.
Однажды вечером Нина пришла в монтажную. Феликсу показалось, что от нее пахнет капитаном. Он тут же замкнулся и сказал:
— Ты мне мешаешь…
— Я на минуту, — спокойно ответила Нина, глядя на изображение.
«Почему на минуту? — насторожился Феликс. — Куда она торопится?»
— Вот тут у тебя затянуто. Это надо выбросить, — предложила Нина.
— Где?
— Начни прямо с реплики: «У тебя есть револьвер?»
Феликс отмотал пленку, стал смотреть эпизод.
«— У тебя есть револьвер? — спросила
— Есть, а что?
— Застрелись.
— Почему?
— Чем так жить, лучше застрелиться.
— Но я люблю свою жизнь.
— Потому что ты не знаешь, как плохо ты живешь…»
Шел текст сценария, но Феликсу казалось, что это про него.
Он повернулся к Нине и сказал:
— Если ты не уйдешь, то ты пожалеешь.
— Не пожалею.
Нина смотрела прямо и бесстрашно.
Он ее обнял. И умер. И долго приходил в себя после отсутствия.
Нина тоже молчала.
— О чем ты думаешь? — спросил Феликс. Он ожидал каких-то главных слов. Но Нина сказала:
— Ты меня убьешь.
— Не убью. Говори.
— Я придумала, чем надо закончить сцену. Они должны отдаться друг другу. У нас он уходит. А это неправда.
— Но офицер — другой человек, — возразил Феликс.
— Так в этом все и дело.
Феликс поднялся и отошел к монтажному столу. Нина тоже поднялась, они начали отматывать пленку. Включились в работу, не замечая того, что они голые.
Работа была впереди любви. Вернее, так: работа входила в любовь. Это было состояние наполненности до краев, когда больше не умещается ничего.
— Надо переснять сцену, — подсказала Нина.
— Вызываем на завтра артистов, — распорядился Феликс, вправляя рубашку в джинсы.
Он одевался и понимал: они спасли фильм. Во всяком случае, сильно улучшили. Какое счастье…
Настало лето. Нина ушла в отпуск и уехала с отцом на дачу. У них была своя дача на морском побережье.
Фильм входил в заключительную стадию. Шла перезапись.
Феликс устал. Ему хотелось отдохнуть от Нины, от студии, от тяжелого груза раздвоенности. Ему хотелось вернуть душу в семью, уделить время сыну.
Он рано приходил домой, ложился спать. Потом шел гулять с сыном и собакой. Все было замечательно. Но не хватало кислорода, как на большой высоте. Покой и красота, но дышать нечем.
Однажды утром Феликс встал и начал собирать рюкзак.
— Ты куда? — спросила Маша.
— К Нине, — ответил Феликс. — На дачу.
— Надолго?
— Не знаю.
— Тогда возьми деньги.
Маша вынесла ему весь семейный бюджет. Она не хотела, чтобы Феликс ел прокурорские обеды.
— А вы? — растерялся Феликс.
— Я выкручусь, — пообещала Маша.
Ей в голову не приходило, что у Феликса могут быть иные задачи, кроме творческих.
Феликс ехал на электричке, потом шел пешком и оказался в поселке, где жила Нина. Номера дома и улицу он не знал. И, как чеховский герой из «Дамы с собачкой», — выяснял: где тут дача главного прокурора. Ему показали высокий сплошной забор. Он стоял перед забором. Залаяла собака, но не шпиц, как у Чехова, а бультерьер, собака-людоед.
Вышла Нина — загорелая, в шортах. Не удивилась, как будто ждала. Потом пошла к отцу и сказала, что Феликс будет жить у них в доме, в гостевой комнате.