Мужской день
Шрифт:
– А где Анна Сергеевна? – спрашивала мама первые несколько раз, когда не заставала ее дома.
– Ушла, – говорил я, стараясь ничем не подвести Мишкину няньку и никак не комментировать ее отсутствия.
– Понятно, – загадочно говорила мама, и на лицо ее набегала легкая прозрачная тучка.
С каждым разом эта легкая тучка становилась все тяжелее. И однажды мама не выдержала.
– А где Анна Сергеевна? – спросила она меня в очередной раз. Но уже с некоторым нажимом.
– Ушла! В пять вечера! – сказал я.
– Но я же просила! – вдруг
Странно было мне слышать этот мамин монолог. Ни радости, ни облегчения я почему-то уже не испытывал.
А в голове отчетливо зазвучал до боли знакомый мотив:
А Родина щедро поила меняБерезовым соком, березовым соком... —пел я сам, без всякого сопровождения, про себя.
Вечером мама о чем-то долго шепталась с папой, а когда настала пора платить Анне Сергеевне очередные сколько-то рублей, мама твердо сказала:
– Анна Сергеевна, извините, но это в последний раз.
Анна Сергеевна стояла молча и ждала объяснений.
– Мы больше не можем... У нас изменились планы...
– Вы обязаны были заранее меня предупредить! – сухо, отчеканив каждое слово, сказала Анна Сергеевна. Она аккуратно застегнула пальто на все пуговицы и хлопнула дверью – негромко, но отчетливо.
Когда она уходила, я вдруг вспомнил все, что пропускал мимо ушей – все, что между прочим и невзначай говорила мама об Анне Сергеевне. О том, что она бездетная, несчастливая, божий одуванчик, дворянское гнездо и вечная приживалка.
И мне наконец стало ее жалко.
Но я промолчал.
То, что Анна Сергеевна живьем, по-настоящему видела белых, дворян, дореволюционных чиновников, то есть людей явно непростых – признаться, поразило мое воображение.
После ее ухода я иногда представлял себе огромный сад с белыми наливными яблоками, степь, по которой скачут какие-то там отряды, переполненные поезда, в которых едут вконец измученные гражданской войной непростые люди с детьми и няньками – чтобы на пароходах переплывать Черное море.
Но воображаемые сцены из жизни Анны Сергеевны никак не могли меня примирить с нею самой.
На первом плане в этих картинках неизменно присутствовали какие-то мужчины – с твердой галантностью во взоре, с нафабренными усами, с котелками и фуражками на голове, с честью и совестью в душе, ну и, конечно, в брюках, которые были надеты на кальсоны. Обязательно на синие.
С тех пор на протяжении долгих лет я испытывал стойкое отвращение к правилам хорошего тона и к кальсонам, как к их непременному продолжению. Десятки лет мне потребовалось на то, чтобы понять, что ни в том, ни в другом, в сущности, нет ничего предосудительного. Но в каком-то смысле было уже поздно...
А
Маму с папой позвали в гости, на юбилей дяди Гриши Кунина, зубного врача и папиного одноклассника.
И мама по этому случаю решила еще раз воспользоваться услугами Анны Сергеевны.
За отдельную двойную оплату – если не ошибаюсь, то ли за пять, то ли за шесть рублей.
Но Анна Сергеевна обещала – и вдруг не пришла.
То ли ее подвела болезнь, то ли плохая память, то ли общая вредность характера – я не знаю. Но решение она внезапно переменила – и мне казалось, что это ее, Анны Сергеевны, маленькая месть, хотя вполне возможно, что я глубоко заблуждался.
Мама пометалась немножко по квартире, а потом задумалась и сказала:
– Лева! Возьми бумагу и ручку! Тебе нужно кое-что записать.
Я послушно взял бумагу и ручку и стал послушно записывать.
18 часов. Взять из холодильника бутылку с красной крышкой. Поставить в горячую воду и довести до теплого состояния. Покормить из соски.
21 час. Взять кашу из синей кастрюльки, переложить в мисочку и разогреть в теплой воде (опустив в большую миску с кипятком). Покормить с ложки, но не мучить.
В случае необходимости обмыть ребенка и переодеть в сухие штаны.
22 часа. Уложить спать с соской. В случае необходимости рассказать сказку.
Телефон дяди Гриши...
Только написав эти последние слова, а вернее, номер телефона, я вдруг понял, что все вышесказанное относится ко мне лично.
– Мам, ты что, с ума сошла? – спросил я.
– А что ты предлагаешь? – спросила она в ответ. – Пора приучаться. Ты – старший брат.
И я понял, что моя мечта – стать Мишкиной нянькой – все-таки сбылась.
Не буду подробно описывать, как маленькие дети умеют мучить больших. Это всем хорошо известно. Больше всего я боялся этих холодных бутылок, которые надлежит превращать в горячие – но с ними, как ни странно, мне удалось справиться.
Еда у Мишки оказалась вполне человеческая, что-то овощное, и даже слабосоленое.
Для меня самого мама быстро приготовила миску салата оливье – чтобы я не расстраивался, что не попал на юбилей дяди Гриши.
Но про эту миску я совершенно забыл. Я постоянно читал мамину записку (на самом деле, она, конечно, была гораздо подробнее), бегал то в ванную, то на кухню, искал чистые слюнявчики и часам к одиннадцати сильно устал.
Еще я очень боялся, что Мишка по моему недосмотру что-то опрокинет себе на башку – скажем, телевизор – и во избежание этого я ни на что не отвлекался и целый вечер сидел с ним на полу, играя в довольно бессмысленные кубики.
Вот там, на полу, под громкий звук телевизора, при ярком электрическом свете, два раза помыв и два раза накормив младшего брата, я заснул...
А проснулся от того, что Мишка тянул меня за палец и вполне разумно заглядывал в глаза.
Было уже двенадцать часов.