Музыка, магия, мистика
Шрифт:
Но музыкальная «магия» действует вплоть до наших дней и оказывает даже формообразующее влияние. Возьмем, например, колыбельную песню. Мать, убаюкивающая своего ребенка, не преследует цель произвести художественное впечатление. Музыка – это ее средство воздействия на психику ребенка, что полностью соответствует нашему определению музыкальной «магии». Она основывается на однообразном повторении нескольких смежных звуков в ритмической соразмерности. Один мой знакомый, родившийся в Голландской Гвиане, передал мне мелодию, которой туземцы убаюкивают своих детей, постоянно повторяя три слога на непонятном нам негритянском английском. То, что непостижимая для ума бессмысленность слов обладает своей собственной «магией», установил еще Вильгельм Вундт.
«Магически» убаюкивающие слова колыбельной песни в Португалии звучат «ro-ro», в Италии «ninna-nanna»,
«Эффективность напевания слогов во все времена и во всех частях света была известна матерям, которые нашли возможность успокаивать детей посредством пения, монотонного по ритму и громкости. Принцип действия колыбельных песен свидетельствует о древней, сохранившейся до наших дней сокровищнице языка, которая особым образом передавалась матерями без какого-либо логического понимания содержания. Достаточно вспомнить об известном каждому словосочетании „eia popeia“, текст которого, непонятный в языковом отношении, хотя и является спорным, почти тысячу лет назад из греко-византийского жизненного пространства вошел в немецкое культурное наследие». Автор указывает на изменения, такие как «heidi popeidi», и проводит параллели с трудовыми песнями. Но, пожалуй, едва ли мы вправе усматривать в «словообразованиях» колыбельной песни «разрядку напряжения или возбуждения».
Колыбельная песня становится заклинанием, и ее облагораживание в художественной музыке хотя и скрывает магические основы, но в характерных элементах стиля колыбельной песни по-прежнему присутствует латентная магия. Пение и колдовство в Древнем Риме считались тождественными, для того и другого используется слово cantare, а производное cantamen точно так же означает заклинание, как и колдовскую песню.
Другая музыкальная «магия» лежит в основе серенады. Влюбленный придает значение не столько совершенному в художественном отношении концертному исполнению, сколько достижению корыстных целей, а именно оказать воздействие на психику женщины и сделать так, чтобы она уступила его ухаживаниям. Как говорил Зойме, «музыка – ключ к женскому сердцу». Как звучит последняя строфа серенады Брамса? «Звуки нежно прокрадываются в грезы красавицы, на белокурого возлюбленного глядит она и шепчет: „Меня не забывай!“» Ну разве это не «магия»? Менее известно значение серенады в развитии симфонии, состоящей из четырех частей. Музыканты выстраиваются, словно на марше, перед окном: первая часть. Влюбленный выражает свои чувства: медленная часть. Он изображает в танце тесное слияние с девушкой: сходное с менуэтом скерцо. В финальной части, напоминающей марш, музыканты удаляются. Так в древних трактатах описывается влияние серенады на возникновение симфонической формы – иногда Моцарт называл серенаду симфонией, вкладывая в оба термина одинаковый смысл. Да и в серенаде Бетховена, op. 8, сохраняется начальный и заключительный марш музыкантов. Тем самым дух любовной магии по-прежнему пронизывает строгую симфоническую форму – скрытно и забытым современным любителем музыки образом.
Музыкальная любовная магия – она живет в сказаниях, поэтических произведениях, в образах северных русалок, водяного, Лорелеи, сирен; ею пользовались труверы [84] и трубадуры. Согласно папирусам, хранящимся в Британском музее, она была известна древним египтянам и упоминается Теокритом и Луцианом. Когда Медее не удается завладеть сердцем Ясона, Овидий вкладывает ей в уста следующие слова: «Даже пение, травы и искусства покинули меня» – в этом перечне пение стоит на первом месте.
84
Трувер – средневековый уличный поэт-певец в Северной Франции, песни которого были близки к народному фольклору, в отличие от провансальского трубадура, чье искусство было более возвышенным, изящным и разнообразным.
Спросим себя: какие еще музыкальные формы подверглись «магическому» влиянию? О каноне и его связи с магией природы уже говорилось. Но как обстоит дело с тарантеллой? Что общего имеет этот неаполитанский народный танец, в котором в ускоряющемся темпе в размере шесть восьмых пара совершает все более быстрые движения, с пауком тарантулом? В XV в. впервые появилось суеверие, будто от укуса тарантула можно излечиться только неистовым танцем, пока обессиленный танцор не упадет на землю. Очевидно, что потоотделение, вызванное физическим напряжением, как раз и выводило яд паука из пор и содействовало исцелению. На самом деле тарантулы не так уж ядовиты, вызванные их укусами болезненные воспаления и опухоли обычно проходят сами собой через двенадцать часов. Но что сделала из этого безобидного события легковозбудимая фантазия южан в Италии и Испании! Геккер [95] и Атанасиус Кирхер приводят невероятные факты. Люди всех возрастов не защищены от последствий укуса, поэтому даже девяностолетние старики выбрасывали свои клюки и присоединялись к танцорам. Пострадавшие от пауков священнослужители,
Но в конце концов означенный паучок стал лишь предлогом для проведения народных праздников, получивших название «небольшой женский карнавал» (il carnevaletto delle donne). Летом через всю страну тянулись толпы музыкантов, чтобы при стечении большого народа заняться излечением тарантизма. В текстах распеваемых тарантелл часто выражалась странная любовь к воде. Танцоры в экстазе несли стаканы с водой, погружали части тела в сосуды с водой или устремлялись к морю, чтобы броситься в волны, распевая песню «Allu mari mi portati, so voleti ehe mi sanatati» («К морю несите меня, если хотите меня излечить»). В истории тарантеллы также прослеживается пристрастие к определенным цветам. Отдельные танцевальные мелодии назывались panno rosa («красный платок»), panno verde («зеленый платок»), cinque temp («пять темпов»), moresca (также популярный при дворах танец мавританских невольников), catena («цепочка»), spallata («удар плечом») и т. д. Некоторые из этих старинных тарантелл, которые, по достоверным источникам, исполнялись с целью лечения, нам передал Атанасиус Кирхер. Они короткие и простые, нисколько не выдают пульсирующую за этими звуками страсть:
Классическая тарантелла (Primus modus Tarantellae), 1654
Исцеляющая тарантелла (Antidotum Tarantulae)
В тесной психологической связи с тарантизмом находится другое танцевальное явление – психическое заболевание, поразившее людей в немецкое Средневековье. Оно, как и тарантизм, основано на массовом внушении. По подробным описаниям Геккера [95] и по данным в Лимбургской хронике, пожалуй, будет нетрудно составить наглядную картину столь же загадочных, как и ужасных событий.
Перенесемся мысленно в XIX в.! Это время, когда ужасная эпидемия уносит жизни миллионов людей. Тысячи деревень вымерли, азиатская холера вторглась в страну. Угрожающая опасность спутала разум – похоже на то, что сам дьявол вселился в суеверных людей, которые при моральной деградации исполняют свой долг лишь механически – живут – сегодняшним днем – завтра, возможно, будет уже слишком поздно…
Тишину деревни нарушает странный звук. Необъяснимый шум – нет, определенный мрачный ритм – снова – снова и снова – над ним, как яркий сигнальный огонь, парит звонкий крик, вой сотен людей. В равномерной поступи они топчут ногами землю – они покачиваются, неуклюже пошатываются и связаны друг с другом в бесконечной цепи, демоническом хороводе – пена на губах, тела вздуты – кто падает, тот остается лежать – у кого есть силы, тот поддерживает волынщиков – а впереди незримо шествует дьявол…
Женщина у плиты – в конюшне – она хочет воспротивиться диким ритмам, она закрывает уши – тщетно – она подергивает головой, плечами, телом – теперь вздрагивают ноги – бедный, измученный мозг не может уже уловить ни одной мысли – ритм жадно впивается когтями в сердце и кости – теперь словно сама собой распахивается входная дверь – и вот уже женщина стоит на улице – ноги поднимаются – и вливаются в дьявольскую процессию…
Мужчины, возвращающиеся с далеких полей, застают свои дома опустошенными – жалобно мычит в хлеву скот – дети ревут – требуют мать… Мужчины смотрят, опускают голову: «Танцоры Иоанна!» – и где-то вдали замирают зловещие звуки…
Чуть ли не пагубнее и опаснее, чем холера, была душевная болезнь, поразившая человечество, – хорея. Уже в 1237 г. безумие постигло более ста детей. Они вприпрыжку прошли путь от Эрфурта до Арнштадта. Многие умерли, у других на всю жизнь осталось неизлечимое дрожание конечностей. В другом случае двести человек, танцуя, переходили по мосту через Мозель и бросились с него в воду. В 1374 г. весь Аахен охватила хорея – пока конец помешательству не положило полное физическое истощение, сопровождавшееся эпилептическими судорогами. Больные, по их собственным высказываниям, считали себя одержимыми демонами. Хорея распространялась как эпидемия, ею были охвачены Кёльн и Метц – врачи и священники противостояли танцорам – тщетно! Никаких моральных границ больше не существовало. Об этом сообщает Лимбургская хроника – т. е. дошедший до нас голос очевидца тех событий, городского писаря Тилемана Эльхена (1336–1398) из Вольфсхагена (приводится в сокращении):