Музыка на вокзале
Шрифт:
Я стал кашлять, и мне захотелось кричать. Но я молчал. Потом я почувствовал, что могу стать на дно: к моему величайшему счастью, пруд был неглубок. И вот тут я испытал двойное ликование. Двойное оттого, что я совершил героический поступок, и оттого, что, наверное, не утону. Впрочем, на дне могли оказаться ямы. Но главное, что Инна-то не знает, глубоко в пруду или нет. Я отталкивался ногами от земли и руками делал движения заправского пловца. Получалось, что я плыл брассом. Меня беспокоило только одно: Гришка знал, что я не умею плавать.
Потом Гришка вылез на берег. За ним выкарабкался и я. Он иронически оглядел меня с головы до ног.
«Сейчас выдаст!» — с замиранием сердца подумал я.
Но Гришка промолчал. И я простил ему все. Я простил ему его презрительный тон, его холодность по отношению ко мне. Я еще раз подумал о том, какой он прекрасный, великодушный человек. А ведь я на его месте, пожалуй, не удержался бы… И когда я вспомнил, как плыл ногами по земле, как притворялся, мне вдруг стало так стыдно, что даже горло пересохло. Да, конечно, я достоин презрения!
А Инна ходила около нас, смотрела на нас с благодарностью и удивлением, нюхала кувшинки, пахнущие болотом, и повторяла:
— Как же это вы, мальчишки! Что я с вами буду делать? Ведь вы же заболеете воспалением легких. Ведь конец августа.
Она уважала нас одинаково, она объединяла нас в одно целое.
Потом мы возвращались домой. Гришка повеселел. Он сделал из стеблей кувшинок три свистульки и роздал нам. Он учил нас свистеть. Сам он свистел великолепно, с переливами, то оглушающе звонко, то задумчиво и нежно, точно вздыхая.
— У тебя хороший слух, — сказала Инна. — Ты, наверное, умеешь петь, — добавила она.
— Да нет, я просто так, балуюсь, — ответил Гришка. — У меня таких свистулек много: из березовой коры, из кувшинок, из камыша. Разные есть: одни с высоким голосом, другие басят… Разные.
— Ну, мальчики, давайте споем. В лесу здорово, наверное, поется, — предложила Инна.
Да, действительно в лесу пелось здорово. Только тем, кто имеет слух. А у меня не было даже намека на слух. Они пели, а я чувствовал себя посторонним. Они пели песню о Москве:
Нас улица шумом встречала,
Звенела бульваров листва…
Лес охотно принимал их песню, приветливо отвечал эхом, уносил их голоса в звонкую глубину. И я думал о том, как плохо чего-нибудь не уметь, когда это умеют другие.
Потом мы вышли из лесу на пыльные улочки поселка.
Кончились песня, шорох ветвей, лесная тишина. Поселок показался особенно будничным и надоевшим.
— Приходите, мальчики, к нам в гости вечером, — сказала Инна.
— С удовольствием, — ответил я.
— Ладно… зайду, — подумав, согласился Гришка.
Вечером в очень торжественном настроении я отправился
— У нас испортилась проводка, — сказала Инна. — Хотели уже идти на станцию за электромонтером. Но вот Гриша решил попробовать.
Я подошел к беседке с деловым видом. Я начал помогать Гришке советами: ведь в школе мы уже проходили электричество. Но мои советы Гришке не понадобились. Через несколько минут свет загорелся. Гришка спрыгнул с крыши беседки.
К нему подошла Иннина мама и стала его благодарить, но Гришка смущенно пробормотал:
— Да ерунда! Я всем тут чиню проводку. Это дело пустяковое.
Потом мать Инны пригласила нас пить чай на веранде. Мы долго и скучно пили чай. Гришка сахару себе не положил. Он, видимо, считал, что это неудобно. И я мысленно представил себе, как ему горько и противно пить несладкий чай. Я потихоньку подсунул ему кусок сахару, но он отвел мою руку. Обычно Гришка ел смачно, чавкая, наслаждаясь едой. А здесь он втягивал чай маленькими бесшумными глотками.
Беседу с матерью Инны вел в основном я. Она задала мне несколько обычных вопросов. В каком классе учусь, где работают мои родители, первый ли год мы снимаем здесь дачу? Я обстоятельно ответил ей на все вопросы. Потом мы зашли в комнату Инны. Комната была очень маленькая. Я не заметил обычных девчачьих безделушек, только к абажуру была подвешена маленькая коричневая обезьянка с ленточкой.
— Это Манька, — сказала Инна. — Это чудесная обезьянка. Такая смешная.
Инна говорила о своей Маньке, как о живой.
— Моя Манька приносит счастье. Я ее всегда беру на экзамены. Когда Манька со мной — значит, пятерка.
— А без Маньки пара? — неожиданно спросил Гришка.
— Нет, почему ж, — улыбнулась Инна. — Без Маньки тоже не пропаду. Но с Манькой все-таки лучше.
— Надо будет и мне Маньку завести, — сказал Гришка. — А то по-русскому всегда сыплюсь на экзаменах.
— Да что ты? — с внезапным участием спросила Инна. — Такой предмет. Если тебе нужна помощь, я тебе всегда помогу. Ты только позвони.
— А, все равно. Ничего у меня не выходит. Хочу в фезеуху поступить. Там, по крайней мере, руками работаешь, а не языком.
— Человек должен преодолевать трудности, — строго сказала Инна. — Тебе нужно заниматься. А то — фезеуха! Что это за фезеуха такая?
— Школа фабрично-заводского обучения, — ответил Гришка. — ФЗО. А потом, как же вы мне поможете, если вы в Москве, а я здесь? (Он почему-то до сих пор называл Инну на «вы».)
— Ах да, — протянула она разочарованно. Но потом, точно что-то важное обдумав и решив, добавила: — Но ведь, в конце концов, можно сесть в электричку и приехать. Ты ведь уже самостоятельный. Конечно, ведь это нетрудно для тебя.