Музыка призраков
Шрифт:
Старый Музыкант умылся водой из глиняной чашки, потом намочил один конец своей кромы и обтер руки и торс, поливая на ноги в шлепанцах, он отмыл их от грязи и побрел в хижину переодеваться для церемонии. Он нашел традиционную белую рубаху и пару черных брюк с зап'aхом – единственную свою одежду без заплат и пятен. Кстати, это был подарок родителей Макары на Кратин, праздник с карнавалом, когда под бой кубкообразных барабанов чайям огромные марионетки зазывают прихожан и гостей в храм, делать пожертвования. Когда Раттанаки подали ему свернутую одежду, Старый Музыкант не сразу решился ее взять, напомнив им, что он не монах, у него нет духовной мудрости и ему нечем с ними поделиться, чтобы облегчить их трудности. Супруги ответили, что ничего от него не ждут, кроме простого пожелания – молитвы-другой
Он не обратился к религии; не вернулся он и к вере в товарищество и братство – идеологию революции, но скромный подарок в виде одежды, сделанный с уверенностью, что отданное не пропадет втуне, заставило его понять: произвольность рождения и обстоятельств все-таки можно изменить, но не божьим промыслом и не социальным инжинирингом, а такими вот бескорыстными поступками, простыми проявлениями сочувствия. Старый Музыкант не сомневался, что без людской доброты скитаться ему по улицам нагому и босому и жить среди городского отребья.
И он пожелал Раттанакам огромного состояния – не меньше того великодушия, которое они проявили. Наверное, так он и научился молиться – не как молятся богам, а просто время от времени делая паузу и думая о других.
Он подошел к дверному проему и, прежде чем опустить полог из мешковины, чтобы одеться без свидетелей, еще раз оглядел храмовую территорию. Перед глазами мелькнула белая вспышка, он заморгал. Если сказать об этом доктору Нарунну, тот, скорее всего, скажет, что Старый Музыкант слепнет и на здоровый глаз, и белые всполохи, которые он видит все чаще, – это нечто вроде фантомной катаракты, предвестника начала болезни и полной слепоты. Нет, ему говорить нельзя. Лучше думать, что это она, призрак его скорби, мелькнула перед глазами. Он видел ее везде, куда смотрел.
Стук бронзового кольца эхом раздался в коридоре. Послышался мужской голос:
– Доставка еды!
Тира поплотнее запахнулась в халат, из скромности придерживая ворот, и открыла дверь. Молодой Самнанг, который уже приносил ей еду, вошел в комнату с подносом, на котором стоял чайник с кипятком, вазочка с разнообразными чаями, миска с дымящейся рисовой кашей и бокал с орхидеями. За Самнангом, который опустил поднос на кофейный столик перед диваном, вошла Деви и поприветствовала Тиру, сложив ладони в традиционном сампеа.
– Мы беспокоились, старшая сестра. Вы не очень хорошо выглядели, когда вернулись. – Она отступила, чтобы смотреть Тире в лицо, не запрокидывая голову. Со своими пятью футами восьмью дюймами роста Тира возвышалась над Деви, но, видимо, казалась хрупкой или расстроенной, раз вызывала такую симпатию и заботу со стороны гостиничной обслуги. Деви повела глазами на поднос с едой и снова посмотрела на Тиру:
– Рисовая каша очень питательна, ею кормят заболевших. Вы заболели, старшая сестра?
Стоявший за ней Самнанг тревожно свел брови. Тира покачала головой.
– Может, вам хочется чего-нибудь еще? – настаивала Деви. – Вареных яиц, свинины под кисло-сладким соусом к рису? Или соленой рыбы на гриле?
– Спасибо, но у меня все есть. Это, должно быть, из-за жары – никак не привыкну. После душа стало легче. Мне уже совсем хорошо.
– Вы каждый день куда-то ездите. Может, вам отдохнуть, побыть в номере день-другой? Посмотрите отель – здесь очень красиво. Снаружи много грязи и пыли – Срок Кхмер не Америка.
Да, грязно. Будто в этом вся проблема. Тира подписала счет и подала Самнангу. Они с Деви поклонились и вышли. Когда тяжелая деревянная дверь мягко закрылась, до слуха Тиры донесся быстрый шепот:
– Будь она потолще, была бы очень красивой.
– Это
– Ходить костлявой и грустной?
– Вы, парни, ничего не смыслите в моде!
– Я считаю, старшая сестра красива как есть. Я и тебя считаю красавицей, Деви.
Деви шикнула на него, и Тира живо представила, как официантка покраснела. Старшая сестра – тут ее все так называют. Даже в Штатах камбоджийцы обращаются к друг другу по-семейному. Там Тира относилась к этому с безразличием, но в Камбодже это стандартное обращение, претензия на родство, иллюзия неразрывной связи времен всякий раз болезненно отзывалась в душе. Может, Деви и вправду знает, о чем говорит: здешняя пыль, темно-красная, окрашенная скорбью, не желала смываться, сколько ни стой под душем.
Тира подошла к письменному столу у изголовья кровати, остановилась перед зеркалом на стене и провела пальцами по влажным волосам, в который раз пожалев, что в минуту опрометчивой поспешности, за неделю до отъезда, она взяла ножницы и, как делают буддисты, расставаясь с прошлым, отрезала длинные пряди. Все выглядело не так плохо благодаря ее парикмахерше, которая, увидев Тиру, заахала:
– О-о, такие прекрасные кудри! Со мной сейчас будет обморок!
Но сейчас Тире казалось, что волосы до плеч делают ее еще более тонкой, длинной и гибкой. Много месяцев она толком не спала и мало ела.
Она надула щеки, представляя, каким стало бы лицо, если бы она пополнела и меньше походила на бесплотный дух.
– Может, ты набрала бы пару фунтов, не таская этакую тяжесть, – привычно поддразнивала Амара, проводя ладонью по тяжелым, густым кудрям Тиры. – Хотя я не представляю тебя другой. Ты копия своей матери.
Всякий раз, слыша это от тетки, Тира ощущала эхо иной себя, словно тело принадлежало не только ей.
Она вернулась к дивану, опустила в чайник пакетик «Эрл Грей» и в ожидании, пока чай заварится, начала медленными глотками есть любимую рисовую кашу. Когда она была ребенком и все страшно голодали, даже несколько ложек жидкой каши на воде успокаивали желудок, уменьшая рези. Как же давно это было… Но как бы далеко Тира ни уехала, ощущение сжимающихся от голода внутренностей по-прежнему способно пройти время и пространство и отправить ее в те времена, когда голод был единственным, что она знала. Налив чаю в чашку, девушка дотянулась до стоявшей на полу сумки и вынула две книги, купленные в гостиничном киоске рано утром: путеводитель «Одинокая планета» и сборник сочинений. Тонкие пальцы листали путеводитель до карты Пномпеня. Тира обратила внимание, что в книге многие названия улиц по-прежнему начинаются с французского «rue»; как и на дорожных знаках. Она начала читать их вслух подряд, будто главы учебника истории – от мифического прошлого Камбоджи до ее контрастного настоящего. Она нашла Дуань Пень, где стоит отель, – авеню, названную в честь легендарной вдовы, госпожи Пень, которой якобы явилось божество и приказало возвести храм на горе, в двух кварталах к востоку отсюда. Вокруг храма и вырос Пномпень, буквально «Холм госпожи Пень».
Центральные проспекты с названиями вроде Конфедерация России или Димитров потеснили улицы, названные в честь членов королевской семьи – Сисовата и Нородома Сиануков, точно взбунтовавшись против феодализма. Пожалуй, лишь в Пномпене Шарль де Голль мирно соседствует с Иосипом Броз Тито, а Джавахарлал Неру с Мао Цзэдуном и Абдулом Каримом. Карта напоминала погружение в глубь слоев геополитики, которые в этом городе наслаиваются и перемешиваются, но ни один не стирает более ранний полностью.
Отложив путеводитель, Тира взяла сборник и обвела указательным пальцем буквы на обложке: «Осмысление геноцида в Камбодже». Из всего, что предлагалось в киоске, это заглавие привлекало внимание своей жирношрифтовой заглавной уверенностью и обещанием объяснений. Тира перевернула несколько страниц и нерешительно начала читать, свернувшись на софе, как много лет назад в креслах библиотеки Кроча в Корнельском университете, где хранится крупнейшее собрание сочинений азиатских авторов. Многие часы она читала старые камбоджийские журналы и оригиналы произведений, ища ответы, лучше узнавая родной язык и утоляя вновь проснувшуюся детскую любовь к чтению. Несмотря на мягкое предупреждение тетки, Тира тянулась к истории, привлеченная ее непрерывным движением и легкостью обращения с языком потерь.