Музыка со столба
Шрифт:
На дороге, метрах в тридцати от магазина, стоял грузовик, из ободранного кузова которого алтарем поднимался сварочный трансформатор.
– Пошли, – повторил за Матвеем Петр – повторил по-другому, сурово и с каким-то внутренним правом сказать всем остальным «пошли», и тогда действительно пошли.
В кузове сильно трясло, и сварочный трансформатор иногда начинал угрожающе наползать на Матвея – тогда он вытягивал ноги и упирался в него сапогами. Семен не то от тряски, не то от грибов и водки начал блевать, загадил весь перед своего ватника и теперь делал такое лицо, словно в облеванном ватнике сидел не он, а все остальные.
Проехав по шоссе километров пять, шофер затормозил в безлюдном месте. Матвей посмотрел направо
– Чего, срежем может?
Привстав, Петр сделал рукой жест безразличия и скуки. Шофер хлопнул дверцей кабины, машина медленно съехала с откоса и углубилась в лес.
Матвей сидел спиной к борту и думал то об одном, то о другом. Ему вспомнился приятель детских лет, который иногда приезжал на лето в их деревню. Потом он увидел справа между берез поблекший фанерный щит со стандартным набором профилей, когда эта тройка пронеслась мимо, Матвей отчего-то вспомнил Гоголя.
Через минуту он заметил, что, думая о Гоголе, думает на самом деле о петухе, и быстро понял причину: откуда-то выползло немецкое слово Gockel, которое он, оказывается, знал. Потом он глянул на небо, опять на секунду вспомнил приятеля и поправил на носу очки. Их тонкая золотая дужка отражала солнце, и на борту подрагивала узкая изогнутая змейка, послушно перемещавшаяся вслед за движениями головы. Потом солнце ушло за тучу, и стало совсем нечего делать – хоть в кармане кителя и лежал томик Гете, вытаскивать его сейчас было бы опрометчиво, потому что фюрер, сидевший на откидной лавке напротив, терпеть не мог, когда кто-нибудь из окружающих отвлекался на какое-нибудь мелкое личное дело.
Гиммлер улыбнулся, вздохнул и поглядел на часы – до Берлина оставалось совсем чуть-чуть, можно было и потерпеть. Улыбнулся он потому, что, поднимая глаза на часы, мельком увидел неподвижные застывшие рожи генштабистов – Гиммлер был уверен, что на их телах сейчас можно демонстрировать феномен гипнотической каталепсии, или, попросту сказать, одеревенения. Толком он и сам не понимал, чем объясняется странный и, несомненно, реальный, что бы ни врали враги, гипнотизм фюрера, с проявлениями которого ему доводилось сталкиваться каждый день. Все было бы просто, действуй личность Гитлера только на высших чиновников Рейха – тогда объяснением был бы страх за свое с трудом достигнутое положение. Но ведь Гитлер ошеломлял и простых людей, которым, казалось, незачем было имитировать завороженность.
Взять хотя бы сегодняшний случай с водителем бронетранспортера, который вдруг по непонятной причине остановил машину. Фюрер встал с лавки и высунулся за бронированный борт, Гиммлер встал рядом с ним, и шофер, вылезший из кабины, очевидно чтобы сказать что-то важное, вдруг потерял дар речи и уставился на фюрера, как заяц на удава. Несуразность этой сцены усугублялась тем, что пока шофер выпучив глаза глядел на Гитлера, его сзади хлопали ладонями по бокам и ногам незаметно выскочившие из сопровождающей машины агенты службы безопасности. Фюрер тоже не понял, в чем дело, но на всякий случай сделал величественный жест рукой. Чтобы свести все это к шутке, Гиммлер засмеялся, шофер попятился в кабину, а охрана исчезла, фюрер пожал плечами и продолжил прерванный остановкой разговор с генералом Зиверсом – говорили они о танковом деле и новых видах оружия. Эта тема вообще сильно занимала склонного последнее время к меланхолии фюрера – он оживлялся, начинал шутить и подолгу готов был беседовать о достоинствах зенитного пулемета или противотанковой пушки. Сегодняшняя поездка тоже была связана с этим: узнав, что на вооружение принимается новый бронетранспортер, фюрер за какие-нибудь полчаса обзвонил всех высших чинов генштаба и предложил (а попробуй откажись) увеселительную прогулку в одну из загородных пивных – разумеется, на этом бронетранспортере.
Гиммлеру не оставалось ничего другого, кроме как в спешке расставить своих людей вдоль дороги и заполнить пивную переодетыми чинами
Когда Гиммлер заметил, что фюрер проявляет нервозность, вокруг уже был Берлин. Собственно, ничего особого не происходило – просто Гитлер начал закручивать кончики своих усов. Жесткая и короткая щетина сразу же выпрямлялась, но Гитлер продолжал морщась подкручивать ее вверх. Давно изучивший привычки фюрера Гиммлер догадался, что сейчас произойдет, и точно: не прошло и пары минут, как Гитлер постучал сапогом в перегородку, за которой сидел водитель, и громко крикнул:
– Приехали! Стоп!
Бронетранспортер немедленно остановился, и сразу же сзади загудели, потому что стала образовываться пробка: вокруг был уже почти самый центр.
Гиммлер вздохнул, снял с носа очки и протер их маленьким черным платочком с вышитым в углу черепом. Он знал, что означает остановка: на фюрера накатило, и ему совершенно необходимо было сказать речь – выделение речей у Гитлера было чисто физиологическим, и долго сдерживаться он не мог. Гиммлер покосился на генералов. Они оцепенело покачивались и походили на загипнотизированных удавом жертв, они знали, что у фюрера с собой пистолет – по дороге он пояснял на нем некоторые из своих соображений о преимуществах автоматического взвода перед револьвером, – и теперь готовились к тому, что мог выкинуть распаленный собственной речью Гитлер. Одного из генералов, старого аристократа, который совершенно не привык к пиву, мутило от выпитого, и теперь одна сторона его зеленого мундира была блестящей и черной от блевоты, отчего мундир показался Гиммлеру похожим на эсэсовский.
Гитлер поднялся на кубическое возвышение для пулеметчика, алтарем торчавшее в центре кузова, пожал собственную ладонь и огляделся по сторонам.
Гудки сзади сразу же прекратились, справа за броней громко проскрипели тормоза. Гиммлер поднялся с лавки и выглянул на улицу. Машины вокруг стояли, а на тротуарах с обеих сторон быстро, как в кино, росла толпа, передние ряды которой были уже вытеснены на проезжую часть.
Гиммлер догадывался, что в толпе были его люди, и немало, но все равно чувствовал себя неспокойно. Он сел обратно на лавку, снял с головы фуражку и вытер пот.
Гитлер между тем уже начал говорить.
– Я не терплю предисловий, послесловий и комментариев, сказал он, – и прочей жидовской брехни. Мне, как любому немцу, отвратителен психоанализ и любое толкование сновидений. Но все же сейчас я хочу рассказать о сне, который я видел.
Последовала обычная для начала речи минутная пауза, во время которой Гитлер, делая вид, что смотрит вглубь себя, действительно заглядывал вглубь себя.
– Мне снилось, что я иду по какому-то полю на восточных территориях, иду с простыми людьми, рабочими-землекопами. По бокам – бескрайняя, огромная равнина с ветхими постройками, курганами, изредка попадаются деревушки, где поселяне трудятся у своих домов. Мы – я и мои спутники – проходим по одной из деревень и останавливаемся отдохнуть на лавке в тени от старых лип, напротив каких-то надписей.
Гитлер замахал руками, как человек, который разворачивает газету, проглядывает ее, с отвращением комкает и отбрасывает прочь.
– И тут, – продолжил он, – за спиной включается радио и раздается грустная старинная музыка – клавесин или гитара, точней я не помню. Тогда ко мне поворачивается Генрих…
Гитлер сделал рукой приглашающий жест, и над маскировочными разводами борта бронетранспортера появилась поблескивающая золотыми очками голова рейхсфюрера СС.
– …а во сне он был одним из моих товарищей-землекопов, и говорит: «Не правда ли, старинная музыка удивительно подходит к русскому проселку? Точнее, не подходит, а удивительным образом меняет все вокруг? Испания, а? Быть может, это лучшее в жизни, – сказал мне он, – давай запомним эту минуту».