Музыка тишины

Бочелли Андреа

Амосу не терпелось выяснить подробности, и он то и дело пытался перебить этого симпатичного незнакомца, который рассказывал ему о своей любимой Филадельфии, что по ту сторону океана, но кажется такой близкой. Не давая Амосу сказать ни слова, он поведал в свойственной ему торопливой манере, порой делавшей его речь совершенно непонятной, о своей недавней встрече с самым известным тенором наших дней – маэстро Паваротти, который для Амоса, так же как и для всех остальных поклонников оперы, был живой легендой. Оказывается, маэстро с интересом прослушал запись молодого тенора из Тосканы и весьма благосклонно отозвался о его голосе; как рассказал Микеле, он даже не поверил, что речь идет об обыкновенном, никому не известном музыканте

из провинциального пиано-бара. Паваротти даже рассердился, сочтя, что Микеле подшучивает над ним, будто он не в состоянии отличить профессиональный тенор от обычного голоса… Микеле рассказывал и другие вещи, но Амос не слышал его. В конце разговора он распрощался и тепло поблагодарил собеседника, а потом, с выскакивающим из груди сердцем, кинулся к родителям, чтобы рассказать им эту прекрасную новость.

Он быстро спустился вниз и обнаружил, что его мать в саду, преспокойно занимается домашними делами вместе с Эленой. Он торопливо изложил все, задыхаясь от безудержного счастья; а потом, чтобы разделить свою радость с Эленой, сказал ей: «И раз все так, то можешь назначать дату нашей свадьбы!»

После этих слов обе женщины, до того слушавшие его с почти рассеянным видом, не прерывая работы, вдруг замерли, а затем одновременно бросились к нему, охваченные каждая своими эмоциями. Мама забросала его вопросами о телефонном разговоре с Микеле, этим «серым кардиналом», о котором столько говорили в последние дни в семье Барди и от которого теперь зависело все музыкальное будущее Амоса. Элена же с задумчивым видом слушала их, а потом деликатно перевела разговор на другую тему, робко спросив у Амоса, какое время года он считает наиболее подходящим для их бракосочетания.

Амос высказался неопределенно. Он казался себе всадником, отпустившим поводья, чтобы его конь мог почувствовать всю свободу, всю природную легкость, прежде чем взять очередное препятствие. Он знал об опасностях такого решения – только вот сейчас он ощущал себя неуверенным наездником, который не в силах подстегнуть свою лошадку пятками, голосом, может быть, даже мысленно…

Но хороший конь, знающий свое дело, не боится препятствий; так и Элена уже в этот вечер преодолела невольное сопротивление Амоса, и вместе они назначили дату своей свадьбы на 27 июня следующего года.

XXVI

Следующие месяцы прошли в лихорадочных приготовлениях к свадьбе и ремонте старого деревенского дома Барди, где должны были поселиться молодожены. При этом Амос много времени отдавал занятиям вокалом, игре на фортепиано и абсолютно безуспешным попыткам встретиться с Микеле, чтобы подписать с ним договор, который бы положил начало его музыкальной карьере.

Но добраться до Микеле было предприятием поистине невозможным: тот, словно угорь, ускользал всякий раз, когда Амосу уже казалось, что он поймал его. Если он пытался найти его в офисе, секретарши отвечали, что его нет или что он на совещании; если он осмеливался – что было гораздо реже – набрать личный номер и тот все-таки брал трубку, то их неизменно разъединяли либо Микеле говорил, что занят, и обещал перезвонить через пять минут; в этом случае Амос в тревоге ждал его звонка весь день, а не дождавшись, расстроенный и униженный, начинал придумывать для Микеле оправдания, найти которые было нелегко, поскольку он не слишком хорошо знал правила, царящие среди менеджеров в мире шоу-бизнеса.

Это были сложные времена для Амоса, но, по крайней мере, у него была конкретная цель, к которой он шел.

Между тем день свадьбы неумолимо приближался, и Амос все больше беспокоился о том, как будет содержать семью; эти мысли не давали ему покоя.

Он принял предложение дать концерт, организованный специально для него в маленьком, но прелестном театре неподалеку от его родных мест. Карло согласился аккомпанировать на фортепиано. Для Амоса это был первый оперный концерт:

он понимал, что рискует, да и его учитель активно высказывался против, но для него настал момент считаться лишь с самим собой, чтобы наконец придать смысл своему существованию.

Оказавшись в гримерке, он впервые почувствовал, как его охватила паника. Ему хотелось сбежать, притвориться больным или заболеть на самом деле, лишь бы уклониться от выполнения своего долга. Но все уже было готово к его выходу на сцену, зал маленького театра был переполнен – его буквально атаковали местные любители музыки, которые съехались из близлежащих городков, чтобы послушать настоящий тенор – такой редкий в наши времена голос. Так что Амосу пришлось собраться с духом и предстать перед зрителями.

Он пел, а точнее, кричал, используя до последней капли всю мощь своего голоса, и к концу концерта почти потерял его. Волею Божьей он дотянул до последней арии, и наконец пытка закончилась.

Он вернулся в гримерную и присел отдохнуть, не ведая, что произойдет в следующие мгновения: его ждала пренеприятнейшая вещь, к которой, как он понял, ему придется привыкать. В дверь постучали. Карло, который был с ним, пошел открывать, и в одну секунду маленькая комната заполнилась людьми. Одни молча пожимали ему руку и выходили, другие пытались поговорить с Амосом о том о сем. Какой-то невысокий мрачный тип средних лет подошел к нему и спросил: «Ну, и каково твое мнение о своем выступлении?»

Саркастический тон, которым был задан вопрос, подсказал Амосу, что слова следует выбирать с особой осторожностью. «Мнение высказывать не мне, а тем, кто сидел в зале и слушал», – ответил он. Мужчина хлопнул его по плечу: «Тебе нужно еще много учиться, прежде чем выходить петь перед публикой. Иначе испортишь себе карьеру!» Боль и унижение отразились на лице Амоса, но он взял себя в руки и находчиво ответил: «Непременно последую твоему совету». Эмоции захлестывали его, но он все-таки услышал, как другой голос произнес: «Но тембр у него просто прекрасный!» Это был президент ассоциации любителей музыки из соседнего городка. Интересно, он говорил честно или просто хотел утешить? Амосу не было покоя. Сомнения грызли его с новой силой, и он чувствовал себя грустной собакой, которую побил палкой ее собственный хозяин.

«Нужно все исправить!» – думал он на обратном пути.

На самом деле все нужно было не исправлять, а делать заново.

Этот опыт должен был послужить ему уроком: путь, которым он собирался следовать, не обещал быть ни простым, ни спокойным, – перед ним расстилалась тернистая дорога, полная козней, разочарований, неразберихи и грязных конфликтов…

Амос решил забыть об этом неудачном эпизоде и уже на следующий день возобновил свои занятия. Учитель по вокалу как следует отругал его, предупредив, что снимет с себя все обязательства, если Амос еще раз повторит подобную ошибку. Горе-певец клятвенно пообещал быть осторожнее в будущем.

Он стал чаще брать уроки у Карло, под руководством которого все лучше осваивал фортепиано и тренировал голос. Карло, будучи ненамного младше Амоса, очень любил свою работу и в особенности музыку, к которой у него был бесспорный талант. Он привязался к Амосу, и со временем они обнаружили много общего, помимо страсти к искусству: оба ценили искусную кухню и хорошее вино, были поклонниками спорта и любили весело проводить время в компании, никто из них не курил и не играл в азартные игры, и уж тем более не баловался наркотиками в поисках псевдорайских наслаждений. Оба любили жизнь и жили на полную катушку, а та радовала их в ответ. И если это была не дружба, то уж редким единством это точно можно было назвать. Они понимали друг друга с полуслова и чаще всего сходились во мнениях, но, как говорится, не делали из этого предмета для обсуждения; впрочем, со временем оба поняли, насколько права пословица, гласившая: «Кто нашел друга – нашел сокровище».