Мы были юны, мы любили (Любовь – кибитка кочевая, Шальная песня ветра)
Шрифт:
– Ну, знаешь… – поперхнулся Николай Дмитрич. – Аппетит у тебя, однако, цыган…
– У меня, кроме аппетита, семья есть.
– И бог с тобой, двадцать пять! По рукам?
– Ну, по рукам… Ведите – гляну, что там у вас за сатана.
«Сатана» переминался с ноги на ногу в загоне. Это был рослый, сильный, великолепного крепкого сложения жеребец довольно редкой для орловской породы золотисто-рыжей масти. Когда Илья в сопровождении братьев Атамановских подошел к забору, отгораживающему загон, несколько мужиков, стоящих у калитки, поклонились и шагнули в сторону.
– Да-а… – глубоко
– Ну что, Илья? – не выдержал наконец младший Атамановский.
– Да ничего, – не отрывая глаз от Шамиля, отрывисто бросил тот. – Знаете что, Николай Дмитрич? Не надо мне денег. Вы его не мучьте, пускайте на племя – и все. Зарема с ума сойдет от счастья, ежели вы ей такого прынца в стойло запустите.
– Ты боишься?
– Не боюсь. Животину жалко. Они иногда, ежели их обломать, от одной гордости подохнуть могут всем назло. У вас так ни выезда, ни племени не будет, и деньги потеряете.
– А ежели не обламывать, Илья? – осторожно спросил Николай Дмитриевич. – Ну, есть же у тебя слово петушиное…
– Ай… – недовольно отмахнулся Илья. – Дураки наши врут, а вы слушаете.
Он сделал несколько шагов к загону (Шамиль коротко, тревожно всхрапнул, но не тронулся с места), замер и еще минуту стоял, глядя то себе под ноги, то на простирающуюся за загоном, нежно зеленеющую степь. Затем коротко вздохнул и, раздвинув плечом мужиков, решительно шагнул за загородку.
– Илья, подожди! Что ты, чертов сын! – испуганно бросился за ним Атамановский. – Оберни хоть колени, он тебя сожрет! Да нагайку возьми!
– Осади назад, ваша милость! – не оборачиваясь, рыкнул Илья, и Николай Дмитриевич невольно отшатнулся. – Бог не выдаст, жеребец не съест! Без нагайки как-нибудь…
– Шамиль его убьет, – убежденно сказал Петька. – Nicolas, отзови Илью назад, это же ужас что такое будет!
Старший Атамановский молча отмахнулся. Мужики, сгрудившиеся кучкой, настороженно загудели. Шамиль стоял у загородки как вкопанный, похожий на отлитую из золота статую, но темно-фиолетовый, влажный глаз внимательно смотрел на идущего Илью. Тот приближался неспешным спокойным шагом – и не остановился даже тогда, когда Шамиль, зло заржав, отбежал в сторону.
– Илья, ступай назад! – дружно заорали оба Атамановские. – Возвращайся!
Ни конь, ни цыган даже ухом не повели. Илья подошел к Шамилю вплотную и протянул руку. Тот шарахнулся, ударив копытами по воздуху. Илья остановился. Подождал, пока Шамиль прекратит всхрапывать и прижимать к голове уши, и снова пошел вперед. На этот раз жеребец брыкать не стал – лишь сердито прянул в сторону, пренебрежительно мотнув красивой головой.
– Ну, не балуй, золотенький, – ласково проговорил Илья. – Самый ты мой красивый, самый ясный мой… Вот какой у нас жеребчик завелся! Что характер есть – это хорошо, очень даже… Без характера ни коня хорошего, ни человека путевого не бывает. Иди ко мне. Ну… Ну… Иди, ма-а-аленький…
Шамиль недоверчиво посмотрел. И с видом невероятной брезгливости, чуть ли не морщась по-человечески, снял губами с ладони Ильи затасканный, полуобсосанный, весь в табачной крошке кусок сахара. Зрители за загородкой разрядились единым восторженным вздохом. И ни они, ни сам Шамиль не поймали тот миг, когда Илья, словно подхваченный резким ветром, взвился на спину жеребца. Короткая тишина – и бешеный, пронзительный, чертенячий визг оскорбленного Шамиля, который вскинулся на дыбы, задрал передние ноги, тут же припал на них, брыкнул задними, пошел вкось, присаживаясь и намереваясь опрокинуться на спину, чтобы раздавить непрошеного седока. Илья тут же свесился набок, собираясь переместиться под брюхо, но Шамиль передумал падать, опять поднялся на дыбы, заржал, ударил копытами по земле и сорвался с места.
– Понес… Понес! – взволнованно восклицал Атамановский, прыгая в толпе взбудораженных мужиков и размахивая фуражкой, как мальчишка. – Илья держится!
– Но в поле Шамиль его непременно сбросит! – Петька проворной белкой взбирался на липу у калитки. Усевшись в развилке, он вытянул шею и закричал: – Боже мой! Кажется, еще сидит!
– Вот дьявол… – нервно рассмеялся Николай. – Одно слово – цыган!
Мужики облепили загородку, как вороны, оживленно переговариваясь и размахивая руками. Атамановский, задрав голову, спрашивал:
– Петька! Ты там видишь их?
– Вижу… Вижу… Нет, уже не вижу! Улетели! – Некоторое время Петька всматривался в пустую степь, загородив глаза от солнца щитком ладони, а затем вполголоса растерянно спросил: – Да ты наверное знаешь, что Илья бросил конокрадство?
Старший брат ничего не ответил и лишь ожесточенно принялся тереть подбородок. Прошло около получаса. Мужики возле ограды уже не галдели, а стояли недвижными идолами, меланхолично глядя в степь. Атамановский мерил шагами загон, время от времени коротко посматривая в ту сторону, куда умчались Шамиль с Ильей, хмурился, но молчал. Петька так же молча сидел в развилке липы. И внезапно весь двор, казалось, зазвенел от его вопля:
– Скаче-е-ет! Скаче-е-ет!
– Кто скачет?! – подскочил к дереву Николай Дмитриевич. – Шамиль? Один?!
– Нет! Илья верхом! Возвращаются!
– Ф-фу-у… – шумно, не скрывая облегчения, выдохнул Атамановский. И, растолкав мужиков, побежал по полю навстречу идущему неспешной рысью золотому жеребцу. Илья, издали заметив бегущего, хлопнул ладонью по крупу Шамиля, и тот прибавил ходу, переходя в галоп.
– Ну, что ж вы навстречь рысите, Николай Дмитрич? Мы с Шамилькой и сами подъедем, не гордые…
– Илья! Черт! Ну, как ты?! Мы чуть не умерли со страху! Что ж ты, нечистый, без седла, без узды даже… Он ведь убить тебя мог! Ну нет, больше я с тобой не связываюсь! Еще один такой раз – и со мной сделается удар!
– Да бро-осьте, ваша милость… – Илья спрыгнул на землю, похлопал Шамиля по холке, начал любовно отирать рукавом его спину и бока, потемневшие от пота, не замечая собственной мокрой между лопатками рубахи. – Запарился, мой хороший, убегался… Расчудесная скотинка, Николай Дмитрич, второй раз в жизни на таком сижу!