Мы даже смерти выше...
Шрифт:
У низких яблонь где-то у воды,
Смотреть в листву прозрачную
И слышать,
Как рядом глухо падают плоды…
(«Август»)
Своеобразным авторским комментарием к этим стихам
может служить письмо, написанное Н.Майоровым Ирине
Пташниковой в Иванове во время летних каникул 1940 года:
«…Спим с Костей (Константин Титов – земляк, ближайший
друг Н.Майорова, – Л.Т.) у него в саду под яблонями. Прежде
чем лечь,
– роса. На свежем воздухе спать замечательно: смотришь в
ночное небо, протянешь руку – целая горсть холодной, влажной
листвы; кругом – ползт, шевелится, и кажется, что дышит
«свирепая зелень», бьющая из всех расселин и пор сухой земли.
И впрямь слышно, «как мир произрастает»! Изредка на одеяло
заползает какой-нибудь жучишко. Просыпаемся от солнца,
128
которое, проникая сквозь ветви, будит нас и заставляет
жмуриться… Вот она – жизнь. Как сказал Велимир Хлебников:
Мне мало надо:
Ковригу хлеба,
Да каплю молока,
Да это небо,
Да эти облака».
Показательны стихотворные цитаты в этом письме: кроме
Хлебникова, здесь цитируется стихотворение Э.Багрицкого
«Весна» («И вот из коряг, / Из камней, из расселин / Пошла в
наступленье / Свирепая зелень»). И здесь же автоцитата из
вышеуказанного стихотворения «Август»: «И слышу я, как мир
произрастает / Из первозданной матери – воды». В связи с этим
цитированием стоит вспомнить меткое наблюдение
Л.Аннинского о молодых поэтах предвоенной поры: «…В той
книжной сокровищнице, из которой черпали они вдохновение,
три имени овеяны особой любовью: Маяковский, Багрицкий,
Хлебников. Это значит: трибунная мощь слова, плюс его
языческая сочность, плюс его артистическая утончнность. То
самое сочетание напора и изящества, которое годы спустя –
целую войну спустя! – дало у их поэтических
соратников…уникальное сочетание «барокко и реализма»,
мощной символики и «грубой» реальности деталей».
К выстроенному критиком поэтическому ряду, имея в виду
именно Н.Майорова, надо бы добавить ещ одно имя: Павла
Васильева с его потрясающим природно-чувственным напором.
Не забудем, как однажды в полемическом запале, отвергая
обвинения в излишней натуралистичности его стихов, Майоров
воскликнул: «Я чувствую так, как чувствует здоровый человек
со всеми его инстинктамиЯ хочу идти от природы…».
***
Чем неотвратимей становилась война и напряжнней
звучала
129
года», тем в большей степени ощущали молодые поэты цену
товарищества, земляческого братства. «Незнаменитая» финская
война, этот своеобразный «Афган» в преддверии Великой
Отечественной, стала тем событием, когда это братство стало
осознаваться ими как жизненная необходимость преодоления
«скорбного бесчувствия» смерти.
Первым из ивановцев, кто на себе почувствовал весь ужас
военных будней, стал самый младший их них – Владимир
Жуков. В боях на Карельском перешейке он получил
тяжелейшее ранение и был начисто списан из армии.
Впоследствии, вспоминая «финскую», Жуков писал в
стихотворении «Дорога мужества»:
В сороковом в пургу на перешейке
от финских скал она брала разбег.
Мороз был лют. Коробя телогрейки,
нас облетал, свистя, колючий снег.
В лицо наотмашь бил железный ветер,
срывая с лыж и сваливая с ног…
Вернувшись из госпиталя в Иваново, Жуков первым делом
идт к Майрову, с которым дружил со школьных лет.
Встретились в майоровском доме на 1-ой Авиационной. Далее
слово Владимиру Семновичу: «…Похлопали друг друга по
плечу, присели на изрядно побитый диванчик да и проговорили
до полуночи… И о том, страшно ли на войне. И что чувствуешь
за пулемтом, ведя прицельный огонь?... И не мрзнет ли вода в
кожухе?... И не загремит ли опять?.. И что я теперь намерен
делать, поскольку правая рука едва ли разработается?.. И как
здорово проявился Дудин: и книгу выпустил, и в толстых
журналах публикуется. И что он, Майоров, из семинара
Сельвинского перешл по Литинституту к Антокольскому
А из семинара Сельвинского ушл после того, когда он записал
на доске два слова для рифмы и время заск, чтобы мы сложили
по сонету… Это же тренаж для мальчиков!
А после паузы добавил:
130
– И вс-таки, если не обойдтся, а загремит – не миновать и
мне пулемтной роты…».
То, что судьба младшего товарища взволновала Майорова,
свидетельствует и цитированное выше письмо Николая Ирине
Пташниковой, где воспроизводится эпизод встречи друзей в
городском саду. Жуков характеризуется здесь следующим
образом: «…Хороший приятель, он учился со мной в одной
школе, писал стихи (и сейчас пишет), печатался в местных