Мы еще поживем

Большаков Алексей Владимирович

Повесть с интригующим названием "Малыш и мир" начиналась своеобразно: "Больше всего на свете Мария любила свою работу. Каждый день приносил ей новые знакомства, новые ощущения и наслаждения. Работа доставляла ей истинное удовольствие, ни с чем не сравнимую радость, возвышающую чувство собственного достоинства. И как можно не радоваться, когда прекрасно знаешь своё дело, когда твоё ремесло, твой вдохновенный труд расправляет мужчинам морщины, делает их стройными, красивыми и мужественными.

Мария

работала проституткой в гостинице "Москва". Её трудолюбие не имело предела, и в поисках новых связей, новых клиентов она ждала известного всей округе Женьку Титова, сутенёра по кличке Малыш".

Слегка шокированный таким началом, я улыбнулся, припоминая, что у Шмакова в студенческие годы имелся недруг, которого также звали Женька Титов. Илья принял мою улыбку за одобрение и продолжал:

"Малыш запаздывал. Мария прислонилась к столбу и нежилась в лучах повисшего над самой линией горизонта солнца, окутавшего всё вокруг себя мягким, ласкающим как прикосновение матери светом".

– Погоди, - прервал я повествование, - ты когда-нибудь видел в городе солнце, повисшее над самой линией горизонта?

– Что?
– удивился Илья, явно не ожидавший моего замечания.
– Известно ли тебе, что солнце скрывается за горизонтом, а потому перед закатом всегда висит над самой его линией?

– Но в городе же дома, они мешают созерцать горизонт...

– Это не важно. Если кто спросит, скажу, что действие происходит на пустыре, - прервал меня Шмаков.
– Скажи лучше, как начало? Красиво написано?

– Ничего себе, - хмыкнул я, и удовлетворённый Шмаков стал читать дальше.

Повествование разворачивалось своим чередом, становилось всё более напряжённым. Но вскоре прозвучал эпизод, заставивший меня прервать приятеля вновь.

Во время очередного приёма трудолюбивой Марией иностранного туриста группа озабоченных милиционеров устраивает в гостинице облаву, и когда дверь номера Марии выламывают вооруженные люди в масках, иностранец нагишом выскакивает в окно и мчится по спящему городу с закрытыми глазами, чудом проскакивая перед самым носом изумлённых водителей грузовиков, легковушек и маршрутных трамваев.

– Как же так?
– удивился я.
– Как можно бегать с закрытыми глазами?

– Из-за возбуждения. От страха закрыл и бежит. Этой сценой я чётко передаю состояние перепуганного человека, - с достоинством ответил Шмаков.

– Но в городе нельзя так бегать! В дом врежешься или...

– Да ты не понял! Это же метафора, преувеличение.

– Странная какая-то метафора.

Моя настойчивость разозлила Илью:

– Что привязался: город, дома! Слепые вообще не видят. И ничего - живут!

– Ладно, - облегчённо вздохнул я, - ты автор - тебе видней.

– То-то же, - успокоился Шмаков и попросил не перебивать его больше по пустякам.

Я

хотел было напомнить, что ночью маршрутные трамваи не ходят, но это замечание показалось мне таким незначительным, ничтожным, не заслуживающим драгоценного внимания нашего великого автора-новатора, что я прикусил язык и вскоре, слушая монотонную речь Ильи, чуть было не задремал. Однако его хохот вывел меня из оцепенения. Глядя на радующегося писателя, я также не смог сдержать улыбку.

– Правда, хороший анекдот?
– отсмеявшись, поинтересовался Илья.

– Какой анекдот?

– Который Мария рассказала клиенту.

– Извини, я что-то не совсем понял его смысл.

– Ну, как же? Приходит Чебурашка в магазин и спрашивает: "У вас леписины есть? Продавщица поправила: "Не леписины, а апельсины. Нет апельсинов". На другой день опять: "У вас леписины есть?" - и так всю неделю. Продавщице надоело поправлять, она и говорит: "Ещё раз скажешь "леписины" - прибьём за уши к прилавку". На следующий день Чебурашка приходит и спрашивает: "У вас гвозди есть?" - "Нет". - "А леписины?".

– Да, сказал я, - хороший анекдот. Только вот мне кажется, что проститутки клиентам такие анекдоты не рассказывают.

– А какие, по-твоему, рассказывают?

– Если только постельные. И речи с клиентами ведутся совсем не такие, как в твоей повести, и образ жизни у проституток не такой, и работу свою они не любят.

– А ты откуда знаешь?

– Догадываюсь.

– Догадываюсь, догадываюсь...
– обиделся Шмаков.
– Можно подумать, что ты сам проституткой в гостинице работаешь.

Я не стал тратить время на возражения, потому что с нетерпением ожидал, когда повествование закончится и можно будет уехать домой отсыпаться. Но писатель мучил меня своей повестью ещё целых три часа. Когда наконец он окончил чтение, я, поблагодарив за оказанное доверие, собрался было уходить. Шмаков задержал меня у порога:

– А как же обсуждение? Что ты можешь сказать о моём творении? Правда, искренне, правдиво, актуально и неожиданно?

– Да как тебе сказать? Действительно, много необычного и неожиданного. Однако отдельные эпизоды, фразы и выражения мне не понравились.

– В самом деле? А какие?

– Скажем, в описании Малыша. Ты пишешь, что он был сексуальным виртуозом-экспериментатором...

– По-моему, это большая находка, - возразил Шмаков.
– И очень жаль, что ты её не оценил.

– Ладно. Ответь мне только, где ты видел гладко выбритых беззубых блондинок, обладающих лучезарной улыбкой?

– Что?
– почесал голову раздосадованный Шмаков.
– В самом деле, придётся заменить.

– Вот, вот, и замени ещё эпизод, где ты описываешь драку Малыша с сантехником Унитазовым.