Мы еще встретимся
Шрифт:
— Работает, и еще почище, чем раньше! — весело крикнул Рябиков.
Тоне опять захотелось поводить полотер, но она не решилась просить об этом и убрала руки за спину. Петр Васильевич выключил машину. В комнате сделалось тихо.
— Больше не смей его брать. Не надо трогать чужого. Слышишь? — сказал он Тоне.
— У нас в детдоме не было чужого, — сказала Тоня.
— То детский дом, а тут коммунальная квартира, — непонятно пояснил Рябиков. — Вот здесь, в комнате, все наше. Твое, мое, мамино… А там чужое. Если тебя просят о
— Хорошо, — кивнула Тоня. — Я без спросу не буду.
Тут Петр Васильевич опять включил и выключил электрополотер.
— Слышишь, как гудит?
Петр Васильевич наклонился, чтобы поднять с полу ящичек. Они были одни в комнате. Быстрым движением Тоня обняла его за шею и коротко чмокнула в щеку.
— Ну, ладно, — сдавленно произнес он. — Смотри…
А Тоня подумала о том, какие смешные эти взрослые: те — сидят в темноте и не хотят, чтобы им читали веселую книжку, когда самим скучно. А тут… Сначала ее ругают за то, что сломался полотер. А теперь, когда его починили и Ольга Эрастовна сердиться больше не будет, Петр Васильевич смотрит на нее так, будто готов заплакать.
Но Тоня ничего не сказала, решив еще подумать об этих странных вещах.
Глава 18
ДОБРЫЕ И ЗЛЫЕ
Петр Васильевич проверял свет выносных прожекторов, когда его позвали к телефону.
— Рябиков, из дому звонят!
Время было неподходящее. Аня не должна была еще вернуться. Петр Васильевич заспешил по узкому коридору.
— Слушаю! Кто говорит?
— Это Петр Васильевич?.. — запищало в трубке.
— Да. Я слушаю, — он узнал голос Тони. — Что тебе, дочка? Почему ты звонишь?
— Я нашла твой номер. Тут записано.
— Что тебе?
— Знаешь что? Можно мне оставить собачку? Ведь ты разрешишь. Она ничья. Я привела ее из садика.
— Какую собачку, Тоня?
— Лохматенькую. Она немножко хромая, но хорошая. Она сначала была грязной, но я ее вымыла в ванной. И она теперь дрожит. А Мария Гавриловна говорит, что ее нужно отвести назад… Не надо ведь, правда? — надрывалась в трубке Тоня.
— Что ты придумала? Где ты взяла собаку?
— Говорю же, в садике, на углу. Она ничья собачка. Потерялась…
— Тоня, — сказал Петр Васильевич. — Не смей брать никакой собаки. Отведи туда, где взяла.
— Ей там холодно.
— Найдутся хозяева. Отведи.
— Мне ее жалко.
— Отведи, отведи.
— Василиса на нее фыркает, но я им не дам драться.
— Тоня, слышишь, что я тебе говорю? Сейчас же сведи в сад чужую собаку. У нас в комнате ей негде жить.
— Пусть она будет всех вместе, как Васька.
— Все не захотят. Я знаю.
— Ну, можно, она полежит, пока ты придешь? Ну, можно?!
Петр Васильевич почувствовал: еще немного — и он согласится. Но уж если собака останется до его возвращения, отказать Тоне потом не хватит
— Нет. Нельзя, — сказал он. — Делай, что тебе говорят. И не мешай мне. Я на работе. Слышишь?
— Слышу, — тихо сказала Тоня. В трубке щелкнуло, и аппарат засигналил короткими гудками.
— Что-нибудь дома стряслось? — спросила проходившая мимо костюмерша с десятком одетых одна на другую островерхих шляп.
— Да нет, — пожал плечами Рябиков, — Дочка… Знаете… Придумала взять собачку с улицы.
— Добрая душа, — вздохнула костюмерша и понесла шляпы дальше.
Когда он вернулся домой, собаки в квартире уже не было и никто о ней не вспоминал. «Добрая душа» Тоня встретила его молча. Петр Васильевич знал: так она выражала свой пассивный протест досадившим ей взрослым. Она могла молчать несколько часов, послушно делать все и молчать. А у Петра Васильевича при этом боролись два чувства: одно требовало, чтобы он делал вид, будто не замечает ее упрямства; другое, более близкое его натуре, вопреки рассудку, сближалось с Тониной обидой. Ему было жаль, что пришлось помешать добрым намерениям девочки.
Помолчав некоторое время, Рябиков не выдержал.
— Ну, — спросил он, стараясь казаться вовсе незаинтересованным, — куда же ты дела свою собачку? Нашлись хозяева?
Тоня решительно помотала головой.
— А где же она?
— У Толика.
— Как у Толика?
— Он попросил свою маму, и она оставила. Мы повесили объявление на дереве. Его мама сперва не хотела, но Толик просил, просил… И она оставила собачку, хоть до утра. А утром придут хозяева.
— Ну, а если хозяева не придут?
— Толик все равно не даст ее прогнать. Он добрый.
Рябиков понял, что это камешек в его огород. Нужно было понимать — он злой, потому что не пожалел собаки. И в квартире тоже, наверное, все злые. До чего же ему хотелось объяснить дочери, что он и без уговоров позволил бы оставить собачку, живи они в отдельной квартире. А так одна она, Тоня, доставляла соседям столько беспокойства. Но ведь получилось бы, что он перед ней чуть ли не оправдывается. Нет, Тоня должна привыкать к слову «нельзя». Об этом Петр Васильевич хорошо знал из статей о воспитании детей, которыми стал интересоваться в последнее время. Правда, всякий раз приходил к печальному выводу, что далек от рекомендуемых педагогических истин.
Перед сном Рябиков докуривал сигарету на утихшей, чисто прибранной кухне. Он думал о том, что ему — в общем покладистому и уступчивому — нравится настойчивость, которая стала проявляться в маленьком Тонином существе. Та черта, которой, может быть, не хватало ему в жизни. Он понимал — упрямство дочери принесет им с Аней еще немало хлопот, и все же не предпочел бы ему кротость и послушание.
Глава 19
ДЕЛА БОЛЬШИЕ И МАЛЫЕ