Мы из блюза
Шрифт:
– Хрен с ней, тащи балалайку. Но гитару добыть, и чем скорее, тем лучше. И не на поиграть, а насовсем.
– Батюшка, да зачем она тебе нужна-то, гитара эта? – не выдержала кухарка. Я вперил в неё фирменный взгляд:
– Чтобы играть. Ещё вопросы?
Вопросов более не последовало. Зато в скором времени принесли скамейку, ящик и балалайку. Взяв это всё, я вышел на лестницу и начал спускаться.
– Григорий Ефимыч! Отец родной! Куда?! – заголосили слуги.
– На улицу, - пожал плечами.
– В исподнем?! – ахнули слуги хором, и пришлось согласиться, что вид не самый подходящий для блюзмена. Впрочем, весь вид Распутина слабо сочетался с моими представлениями о хорошем стиле, но над этим мы ещё поработаем.
Оделся,
– Улица наша как называется, напомни-ка? – дворецкому.
– Так Гороховая же! – прошептал он, глядя на меня круглыми от ужаса глазами.
– Иди водку пей. И кухарке налей. – И вышел, придержав дверь.
Кажется, весь мир, включая Гороховую, замер, когда я вышел на улицу.
– Святый старче Григорий! – возопил сидящий у моих дверей нищий. – Благослови мя, многогрешнаго, и подай копеечку убогому!
Ухмыльнувшись, запустил руку в карман штанов: там, помнится, что-то брякало, а одна монета звука не даст. Точно, три: копейка, пятак и золотой червонец. От червонца у него репа нафиг треснет, копейка самому нужна, как медиатор, - так что держи-ка ты, бомжара, пятачок, и отойди подальше, а то пахнешь больно стрёмно. А благословения у попов проси, я-то тут с какого боку? Так-то вот. Поставил скамеечку, ящик – под правую ногу. Эх, давно не брал я в руки балалайку! Настроим родимую: первая струна – ля, все остальные будут ми, а слух у меня абсолютный по жизни. Готово дело. Ну, вот что они столпились? Идите, люди! У вас свои дела ведь есть, у меня свои…
Я слышал мнение, что играть двенадцатитактовую «дельту» на чём-либо, кроме «Нэшнла» - лютое кощунство. Окей, не станем расстраивать ортодоксов. У меня всего три струны, а тактов пусть будет шестнадцать. И косматый, с бодуна, Гришка Распутин заиграл посредь Гороховой блюз на балалайке, отстукивая подкованным каблуком по ящику – хоть здесь всё по канону. Оторопелый народ толпился вокруг. Вот распахнула рот простая баба в платке – не то торговка, не то прислуга; замер заинтересованно расхристанный гимназист, смывшийся с уроков, судя по времени; презрительно глядит на меня юная барышня из притормозившего авто… Похоже, на Гороховой сейчас будет некислая пробка, но это пока не мои проблемы. Когда ещё Гришка Распутин им настоящий блюз сыграет!
Я проснулся рано утром – опять, похоже, с бодуна.
О, я таки проснулся утром – но, мать, с такого бодуна!
А в койке у меня подруга –
И счастье, что всего одна…
Народ возмущённо заохал – экое непотребство! Пренебречь, вальсируем.
Я выпил полстакана водки, но мир не сделался светлей.
И я добил бутылку водки, но мир не сделался светлей.
Быть может, дело не в похмелье,
Но ты давай, ещё налей…
– Сударь, извольте прекратить это пошлейшее действо! – забрызгал меня слюной какой-то перезрелый ботан в штатском. – Здесь дамы и дети!
Но у меня как раз настало время третьего куплета:
Один потрепанный красавчик мне говорил, что я не прав.
Да, тот потасканный красавчик мне говорил, что я не прав.
Смотри, дружок: вот средний палец,
И мне плевать, хоть будь ты граф.
«Потрёпанный красавчик» задохнулся от возмущения:
– Да как смеешь ты, мужик, орясина, меня,
– Тише, сударь, тише! Это же сам Распутин!
– Я никому не позволю!..
– Ахти мне! Святого старца Григория сподобилась увидеть!
– Распутин!
Я вытеснил из головы весь этот гам, и просто продолжил играть, досадуя на собственные позёрские привычки: ну, вот кто мешал мне поблюзить дома? Нет, подать мне сюда свежий воздух и почтеннейшую публику, ага. Но ладно, это всё лирика, а вот делать-то мне что? Дано: через три месяца меня грохнут. Убивать, насколько помню, будут долго и тщательно, потому что я живучий. Но убьют. Князь Юсупов, некто Пуришкевич… Кстати, а кто это? Вот фамилию помню, и всё. Ни имени, ни кто он такой вообще… Ладно, надо будет – узнаю. Кстати, если правильно помню школьный курс истории, книгу Пикуля «Нечистая Сила» и фильм «Агония», мне всё равно деревянный сьют выпишут – не эти, так другие, желающих много. До поры спасали только отношения с царской семейкой, склонной ко всякой мистике. Кстати, а где у нас ныне царь-батюшка пребывает? Кажется, в ставке, где-то в Белоруссии – гуляет с сыном, что-то роет, питается исключительно картошкой с шашлыком и смотрит кино. Хорошо устроился, отец родной. Но далеко, не спасёт… Но царица и вся остальная светская шушера – здесь, в Питере. Вернее, наверное, в Царском Селе – папашка-то у них «Царскосельским сусликом» в народе числится. И что это значит? Только то, что донимать меня начнут уже сегодня. И что мне с ними делать, о чем говорить, да чтоб не убили? Распутина-то во мне, хвала Би Би Кингу, нет, одна рожа кошмарная и осталась…
Слышь, ты, блюзмен, слайдом деланый! Чего разнылся-то? Ну, убьют – велико горе… Будешь джемовать на небесах с Хукером, Хендриксом и Стивом Рэй Воном, всего и делов. Всё равно через ещё три месяца Империи кирдык. Который, кстати говоря, я предотвратить уже при всём желании не смогу – ни ноутбука с чертежом автомата Калашникова, ни формулы каталитического крекинга, ни ещё каких рояльных ништяков у меня нет.
Подведём итог. Как быть Распутиным – не знаю. Как выжить – ума не приложу. Как спасти Империю – вообще не в курсе. Вывод? Приводим внешний вид в соответствие с внутренним, разживаемся гитарой – и вперёд…Корявый у меня блюзец получился, но, думаю, тут всё дело в балалайке:
И пусть приходит Пуришкевич – его я вовсе не боюсь,
И князь Юсупов пусть приходит – его я тоже не боюсь.
Они меня, понятно, грохнут –
Но жить останется мой блюз!
Короткая кода, кивок: всем спасибо, все свободны. Опаньки, а это ещё кто? Толпа подалась назад, а передо мной стоял лысый бородатый дядька в пенсне и мундире типа генеральского. И этот скинхед держал в руке револьвер, направив его зачем-то на меня!
– Не боишься, значит? Думаешь, немка защитит, да? Шалишь, Гришка.
Я никаким местом не герой. Просто в данный конкретный момент, когда я только что решил, что небесный джем-сейшн – не самое худшее времяпровождение, а всё остальное – да любись оно лошадью, страшно мне не было совсем.
– Вы отменно невежливы, сударь, - процедил я, глядя в его холёное лицо. – Могли бы хоть представиться для начала. И не припомню, чтобы пил с вами брудершафт.
– Дядька офигел секунд на десять, и пришлось продолжить: - Если вы имеете намерение застрелить меня – просто делайте это, хотя не поручусь, чтобы чем-нибудь обидел ваше превосходительство. Предупреждаю: я крайне живуч, поэтому имеет смысл весь барабан разрядить в голову. Если же вы достали револьвер так, попугать просто – идите своею дорогой, сударь, не в настроении я нынче – и на нормальном американском добавил затейливое ругательство, сделавшее бы честь гарлемскому ниггеру. Дядька отвис.